За нами Москва. Иван Кошкин

кивнул и повернулся к одному из оставшихся красноармейцев: – Ты иди вперед и отводи ветви.

      Волков поднял трехлинейку комвзвода-1 и вломился в кусты, отрывая на ходу торчащие ветки, чтобы остальным было проще нести женщин. Обратно шли медленнее, стараясь не потревожить свою хрупкую ношу. На полдороге лейтенанта встретили трое бойцов во главе с комиссаром. Гигант Шумов принял санитарку от запыхавшихся красноармейцев, Берестов осторожно нес военфельдшера. Шофер, похоже, уже пришел в себя, во всяком случае вести за руки его не пришлось.

      – Что с ними? – нервно спросил Гольдберг.

      – Не знаю, – сквозь зубы ответил лейтенант. – Сейчас будем разбираться.

      Рота встретила командиров сдержанным гулом, на ногах были все, кроме тяжелораненых.

      – Разойдитесь, – резко приказал Волков. – Да не толпитесь вы, им воздух нужен!

      – Шинели давайте, – добавил комиссар.

      Несколько красноармейцев сдернули скатки, санитарку уложили на расстеленное сукно, и по совету Медведева, укрыли сверху, военфельдшера белогвардеец осторожно посадил, придерживая за спину. Кто-то накинул ей на плечи шинель, поднес к губам флягу, но разжать стиснутые зубы было невозможно. Лейтенант встал и подошел к шоферу. Глаза ефрейтора уже обрели осмысленное выражение, и выражение это лейтенанту очень не понравилось.

      – Фамилия, имя, часть? – коротко спросил ротный.

      – Ефрейтор Копылов, двести тридцать пятый отдельный автобат, – хриплым низким голосом ответил водитель.

      – Кто эти женщины? Как вы оказались в лесу? – продолжал давить Волков.

      – Товарищ лейтенант, – тихо заметил Гольдберг, – вы же не врага допрашиваете, зачем такая резкость?

      – Они их сожгли, – внезапно сказал ейфрейтор. – Господи ты Боже мой, живьем сожгли.

      Волков с ужасом увидел, что у крепкого сорокалетнего мужика дрожит нижняя челюсть.

      – Возьмите себя в руки, – спокойно приказал комиссар. – По порядку: что вы делали сегодня утром?

      Шофер посмотрел на еврея, затем торопливо кивнул, зачем-то потер рукавом подбородок. Казалось, он немного успокоился, во всяком случае, больше не трясся.

      – В семь пятнадцать поступил приказ эвакуировать медсанбат, – начал Копылов, – ходячие шли сами, тяжелых было приказано вывозить к дороге, к автобусам. По просеке к санбату автобусы не пройдут, только нашими полуторками.

      Ефрейтор закашлялся, схватил протянутую флягу и жадно выпил.

      – Я шесть ездок сделал, человек сто перевез, да наши все старались. Оленька все время со мной была, туда с ранеными, в кузове, обратно в кабине. Когда в седьмой раз поехали, Ирина Геннадьевна села, там совсем тяжелые оставались, она хотела лично проследить. Только тронулись – обстрел начался, тех, что раньше нас к санбату ушли, на просеке накрыло, а мы из-за Ирины Геннадьевны задержались. Как немцы стрелять перестали, мы дальше тронулись, надо же людей вывозить. – Копылов замолчал, словно собираясь с мыслями, и продолжил медленно:

      – Просека