Самолёт Москва – Белград. Ольга Евгеньевна Смирнова

приподнялся на локте и недоверчиво переспросил:

      – Ты шутишь? Этого ребёнка били ногами в живот?

      – Там, где я сейчас живу, и не такое бывает. Прошу, не говори ей ничего о нашем разговоре, – Полина пристально посмотрела на сына, тот согласно кивнул головой:

      – Хорошо, поезжай на кладбище, я всё сделаю, как надо, не переживай.

      Когда мать вышла из комнаты, Братислав откинулся на подушку и закрыл глаза.

      Отец никогда не поднимал на него руку, вернее, поднимал и тут же опускал в бессилии, не тронув и пальцем.

      …Когда Братиславу исполнилось шестнадцать лет, он принял важное решение: отрастить волосы до плеч. Как Фредди. Или как Джаггер. Отец заподозрил неладное месяца через два, к тому времени голова сына уже напоминала гнездо не самой старательной вороны. За завтраком Горан недовольно спросил:

      – Что у тебя на голове? В Сплите закрылись все парикмахерские? Если так, давай съездим в Дубровник!

      Братислав неопределенно поводил растопыренной пятернёй вокруг своей копны волос и объяснил:

      – Просто у меня теперь новая причёска. Сейчас так модно.

      Отец съязвил:

      – Учителя-то, наверно, не радуются такой моде.

      Заметив, как тяжко вздохнул сын в ответ на его слова, Горан не смог сдержать улыбки. Впрочем, съев ещё одну булочку, Братислав повеселел и весьма легкомысленно заявил:

      – Хорошо, что мне недолго осталось мучиться в гимназии, как-нибудь переживу эти гонения на прогресс, а там… Москва! Свобода!

      – Так, понятно, – Горан хлопнул ладонью по столу, потом встал и молча вышел из кухни.

      Братислав, щедро намазывая масло на хлеб, не сразу понял, что это щёлкнуло у него над ухом, повернувшись, он с ужасом увидел отца с ножницами в руках. Горан зловеще усмехнулся и ещё раз выразительно клацнул большими портновскими ножницами, которые он позаимствовал у своей жены, Миры. Братислав вскочил со стула и, бросив на отца испепеляющий взгляд, вылетел из кухни. У себя в комнате он долго крутил головой перед зеркалом, пытаясь оценить ущерб от отцовского демарша с ножницами.

      Через неплотно закрытую дверь был отчётливо слышен разговор отца с Мирой, которая по своему обыкновению отважно заступалась за горячо любимого пасынка:

      – Горан, не кипятись, времена меняются, это уже другое поколение, они не знают ни войны, ни лишений. И слава Богу, что не знают! Вот ты всё ругаешься на заграничную музыку, а Братислав, благодаря этой самой музыке, лучший в классе по английскому, да и по остальным предметам не отстает. Клянусь, он закончит гимназию с отличием!

      Отец не сдавался:

      – Ох, Мира… Избаловали вы его, ты и Поля. Братислав то, Братислав сё… Думаете, я сына меньше вашего люблю? Ему мужская рука нужна, а не бабьи нюни. Ты только посмотри, что он вытворяет! Дерзит. Я ему слово, он мне десять! Всю комнату заклеил этими длинноволосыми рожами, ночью приснятся – поседеешь со страху. Тьфу… Глаза бы мои это не видели… А музыка? Да разве же это музыка? Воют, как на похоронах, да патлами трясут! В Москву он, видите ли, собрался…