Самолёт Москва – Белград. Ольга Евгеньевна Смирнова

что ли?

      Бабушка шутя дёрнула её за косичку:

      – Мала еще о таких вещах судить, без Бога не до порога, знаешь ли. Кстати, унесёшь в понедельник кулич и яйца Гликерии Николаевне, только осторожненько передай, чтоб никто не видел. Поняла? Нет, пожалуй, я завтра сама зайду на кружок.

      Полина занималась в кружке хореографии в Доме пионеров. Преподавала в кружке Гликерия Николаевна Мичурина-Стрельская, как говорили до революции, актриса императорских театров. Девочка знала, что самой большой мечтой Гликерии было вытурить её из кружка и больше никогда не видеть, как она шарашит мимо музыки. Нет, с физическими данными у Полины было всё в порядке: длинные ноги, высокий подъем, гибкая спина, но она оказалась начисто лишённой музыкального слуха! Её ни разу, ни на одном отчётном концерте на сцену не выпустили! Полина ненавидела этот кружок всей душой, но бабушка была непреклонна:

      – Тебе нужна хорошая осанка и хоть какая-то пластика. Что ты переживаешь? Никто не ждёт, что ты станешь Павловой, но, хотя бы ноги кавалеру не отдавишь на танцах, и то хорошо.

      Чтобы задобрить Гликерию Николаевну, бабушка часто приходила на занятия, вела с бывшей балериной светские беседы, задёшево чинила и шила одежду. Во время войны в дом, где жила Гликерия Николаевна попала бомба, а та никогда не спускалась в бомбоубежище… Бабушка, когда узнала о гибели Гликерии, всю ночь плакала и молилась, а она, затаившись под одеялом, подозрительно долго хлюпала носом.

      Полина Аркадьевна промокла платочком подступившие слёзы. Вернуться бы хоть на денёк в те времена и услышать, засыпая, как бабушка шепчет вечернюю молитву…

      Кира сходила на почту и отбила телеграмму Алёне: "Люблю тчк Прости тчк". Алёна, получив телеграмму, фыркнула. Вот и дура же, эта Кирка. Хорошо, хоть Генка телеграмму не видел, устроил бы сцену ревности. Люблю. Прости. Но ответную телеграмму всё-таки отправила, с одним словом (деньги, вообще-то, надо экономить) – "Прощаю".

***

      Москва ошеломила Киру суетой и шумом. Она со страхом смотрела на давку в метро, казалось, что стоит только сделать шаг вперёд, как её тело навсегда растворится в этом человеческом водовороте. Но была и другая Москва, она поднималась в синее мартовское небо бисквитными шпилями высоток, проносилась автомобилями, пахла дорогими духами модно одетых женщин, сияла витринами магазинов, зазывала в театры и на выставки, источала аромат свежей сдобы и натурального кофе, сваренного в чудном ковшике, называемом «туркой».

      Московская квартира Полины Аркадьевны располагалась в сказочно красивом доме из бледно-желтого кирпича с трапецевидными выступами на фасаде. Полина объяснила Кире, что эти выступы называются эркеры, а сам дом построен ещё при Сталине. В самой квартире явно чувствовался мужской запах, но он не был отталкивающим, совсем наоборот, приятным, горьковато-древесным, с едва уловимой горчинкой полевых трав. Полина Аркадьевна ещё в поезде рассказала, что в квартире временно проживает её сын, Братислав, который целый день занят на работе, возвращается поздно, а частенько