Взбаламученное море. Алексей Писемский

Александр! Ты перед ней должен будешь дать ответ за себя.

      Говоря это, добряк нисколько не льстил. Он был товарищ Александра по гимназии, и теперь они вместе учились в университете. Умненький, красивый собою и получивший несколько светское воспитание, Бакланов решительно казался Венявину каким-то полубогом.

      – Господи, Боже мой! – продолжал он в своем углу: – сама девушка, если бы только растолковать ей, не потребовала бы этой жертвы. Женщины рождены на самоотвержение, а не на то, чтобы губить нас.

      Александру в это время, перед его умственным оком, представлялось, что Соня уже живет с ним в этом доме, и вот она, в белой блузе, вся блистающая, входит и садится около него на козетке. Он чувствует, как она прикасается к нему теплой грудью и с стыдливым румянцем шепчет ему.

      – А что, если она будет матерью? – проговорил он, вдруг оборачивая к приятелю лицо.

      У того при этом волосы и уши заходили на черепе.

      – И в таком случае ты должен оставить ее, – сказал он, не шевелясь с места.

      Ему было слишком тяжело произносить эти суровые приговоры; но что делать! – надобно было спасать приятеля, и спасать еще для блага отечества.

      – Хорошо так говорить, – отвечал Александр со вздохом. – Семен! – крикнул он.

      Тот вошел.

      – Одеваться!

      – Покажи ты мне ее, я хочу ее видеть! – проговорил Венявин, выходя наконец из угла.

      В том, что приятель во всей этой истории прилыгал, он и тени не имел подозрения: он верил в силу и могущество во все стороны.

      – Поезжай сегодня в собрание и увидишь, – отвечал Александр.

      – В собрание-то, братец, ехать как-то не того… не привык я!

      – Поезжай на хоры.

      – На хоры еще пожалуй.

      Семен в это время принес Бакланову его бальную форму.

      – Какой ведь, чертенок, стройненький, – говорил Венявин, когда Александр затягивал ремнем свои мундирные брюки. – А воротник, брат, чудный. Чудо как вышит! – любовался он.

      Все, что принадлежало Александру, Венявину казалось необыкновенно каким-то прекрасным.

      – Ну, так прощай! Зайду к матери и явлюсь, – сказал он.

      – Хорошо, – отвечал Александр.

      Раздраженно-нервное состояние в нем еще продолжалось. Совсем уже собравшись и выходя, он сказал в передней человеку:

      – Ты ляжешь у меня в кабинете, дворнику тоже вели, как и вчера, лечь в столовой, а кучеру – в лакейской!

      – Кучер говорит, ему надобно-с быть около лошадей, – объяснил-было ему лакей.

      – Чтобы чорт все побрал! – крикнул Александр и сел в сани.

      На улице луна осветила его фигуру, экипаж, кучера и лошадь ярким белым светом.

      9. Спущен на землю

      Дом дворянского собрания горел всеми своими двадцати пятью окнами. Публики ожидалось довольное число. В каждую баллотировку обыкновенно говорили: «Ну, сегодня вся Таганка в собрание тронется». Дамы высшего общества, то есть жены мужей пятого класса, за исключением губернаторши, бывавшей тут почти по обязанности своей службы, обыкновенно не ездили в эти собрания и даже дам и кавалеров, бывавших