Взбаламученное море. Алексей Писемский

она.

      – Я здесь… озяб ужасно, – отозвался тот с печи.

      – Какой нежный, скажите! – заметила ему на это Надежда Павловна.

      – Чего нежный!.. Шуба никуда не годится…

      Шуба в самом деле до сих пор еще стояла колом. Надежда Павловна послала на печку стакан чаю, а у самой в тепле так разболелась голова, что она и сидеть не могла: встав, как пьяная, с места, она сказала:

      – Я пойду, прилягу!

      Им с Соней было постлано за перегородкой.

      – А ты еще посидишь? – прибавила она, обращаясь к дочери.

      – Посижу! – отвечала та.

      Надежда Павловна осталась как бы в недоумении несколько минут, но потом, приговоря: «хорошо!», ушла.

      В этом заключалось целое море материнской нежности. Она очень хорошо видела, что дочери хочется посидеть со студентом, и хоть, может-быть, считала это со своей стороны не совсем приличным, но не в состоянии была воспрепятствовать тому.

      Оставшись вдвоем, молодые люди несколько конфузились друг друга.

      – Ах, какие у этого господина ужасные усы! – проговорила Соня, показывая на ползшего по столу таракана.

      – А вот я его заключу сейчас, – сказал студент и обвел кругом таракана водяную жидкость.

      Таракан действительно засовал рыльцем туда и сюда и не мог ниоткуда вылезти.

      – Ну что, освободите его! – возразила Соня и протянула было ручку, чтоб обтереть воду.

      Студент не допускал ее. Руки их встретились.

      – Отпустите его! – сказала наконец Соня строго и серьезно, и Александр сейчас же ей повиновался.

      После того она обратила внимание на висевшее перед образом яйцо.

      – Ах, какое большое яйцо! – сказала она.

      – Это, должно-быть, лебединое, – объяснил ей студент.

      – Зачем же оно тут висит?

      – У крестьян всегда так, – отвечал Александр нехотя.

      Видимо оба говорили совершенно не о том, о чем бы им хотелось.

      С печки в это время начал уже явственно слышаться храп Петра Григорьевича.

      – Опустите вашу ручку под стол, – проговорил вдруг Александр, наклоняясь низко-низко над столом.

      Соня сделала движение, чтобы в самом деле опустить ручку; но в это время дверь скрипнула. Молодые люди вздрогнули и пораздвинулись.

      В избу вошел хозяин с еще более всклокоченною головой и бородой и стал оглядывать избу.

      – Где ваша девушка-то тут? Шла бы ужинать!.. Дашутка! – крикнул он.

      И Дарья действительно появилась откуда-то из-за печки, где она было-прикурнула.

      – Она была здесь! – сказала, закусив губки, Соня.

      – Да, – прошептал и студент, не менее ее сконфуженным голосом.

      Дарья однако, ни в чем, кажется, неповинная, смиренно ушла, а Никита не уходил.

      – Я вот все на молодого-то барина гляжу, признать никак не могу, чей такой? – сказал он, не спуская с Александра глаз.

      – Я Аполлинарии Матвеевны Баклановой сын, – отвечал тот.

      – Слыхал… Папенька-то у тебя ведь ныне помер?

      – Да!

      – Ты