Взбаламученное море. Алексей Писемский

успел выпить чашек пять, а дьячки попросили-было и по шестой, но им уже не дали. За ужином господам подавали одни кушанья, а причту другие: несмотря на свою религиозность, Биби почему-то считала для себя за правило кормить духовенство еще хуже, чем других гостей; но те совершенно этого не замечали.

      Александр во все это время был взволнован. Он только после службы улучил минуточку и прочел полученный им лоскуток бумаги. Там было написано: «Любите меня и будьте осторожны». К концу ужина он наконец осмелился и обратился к Соне, сидевшей с потупленными глазами около тетки.

      – Что вы желаете этому шарику? – сказал он, показывая ей на скатанный кусочек хлеба.

      – Быть скромным! – отвечала скороговоркой Соня.

      – Это я! – сказал, краснея, студент.

      Через час в Ковригине все улеглось по своим комнатам: молодость – с какой-то жгучею радостью в сердце, а старость и зрелость – с своими обычными недугами и житейскими заботами, и вряд ли не одни только во всем селении Митька и барин его Петр Григорьевич заснули, ничего не думав.

      6. Подставленная шпилька

      Невысоко стоявшее зимнее солнце тускло светило в нечистые с двойными рамами окна ковригинской гостиной, в которую на этот раз выкатили на креслах и старого майора, в новом нанковом, по случаю праздника, чепане, причесанного и примазанного. Вчерашний дворовый мальчишка, тоже в новой рубахе, но по-прежнему босиком, стоял перед ним на вытяжке. Соня сидела около дедушки и беспрестанно подавала ему то табакерку, то платок. Надежда Павловна была погружена в приятные мысли, что неужели же Биби не подарит Соне, по случаю выхода ее из пансиона, хоть рублей сто, а Петр Григорьевич, напротив, был грустен и, сидя на диване, чертил на пыльном столе какие-то зигзаги: жена ему только сегодня по утру сказала, что они действительно едут на баллотировку.

      «Опять этот город, незнакомые люди, а может-быть, и эта служба проклятая!» – думал он: деревенскую свободу и уединение Петр Григорьевич предпочитал всему на свете.

      Стали подавать закуску, и вошла Биби. Она была, как заметно, в дурном расположении духа: ее сейчас только встревожила ходившая за ней и отчасти уже знакомая нам девица Иродиада.

      Девка эта представляла собой довольно загадочное создание: лет до шестнадцати она, по мнению Биби, была ветреница и мерзавка, и дошла наконец до того, что имела дитя. Случаи эти, бывавшие, разумеется в Ковригине не часто, всегда имели несколько трагический характер.

      Когда преступница не имела долее возможности скрывать свой грех, то обыкновенно выбиралась какая-нибудь из пожилых и более любимых госпожою девиц, чтобы доложить ей, и по этому случаю прямо, без зову, входила к ней.

      – Что тебе? – спрашивала Биби несколько встревоженным голосом.

      – Насчет Катерины пришла доложить-с, – отвечала протяжно пришедшая.

      – Что такое? – спрашивала госпожа, уже бледнея.

      – В тягости изволит быть, беремена-с.

      Преступница, стоявшая в это время за дверьми, распахивала их и,