Люди сороковых годов. Алексей Писемский

девочка выходит, – проговорил Еспер Иваныч, останавливаясь читать.

      – Умница, умница! – подхватил полковник.

      Паша слушал все это с жадным вниманием. У Анны Гавриловны и грудь и все мускулы на лице шевелились, и когда Еспер Иваныч отдал ей назад письмо, она с каким-то благоговением понесла его и положила на прежнее место.

      Еспер Иваныч между тем обратился к Паше.

      – Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить… Угодно вам, полковник, с нами? – обратился он к Михайлу Поликарпычу.

      – Нет-с, – отвечал тот.

      Полковник любил ходить в поля за каким-нибудь делом, а не за удовольствием.

      – Значит, мы с тобой, Февей-царевич, вдвоем поедем.

      – Поедемте, дядя, – отвечал Павел с удовольствием.

      – Поди-ка распорядись, чтобы там все готово было, – сказал Еспер Иваныч Анне Гавриловне.

      – Слава тебе господи, хоть ветром-то вас немножко обдует! – проговорила она и пошла.

      Тотчас же, как встали из-за стола, Еспер Иваныч надел с широкими полями, соломенную шляпу, взял в руки палку с дорогим набалдашником и, в сопровождении Павла, вышел на крыльцо. Их ожидала запряженная линейка, чтоб довезти до реки, до которой, впрочем, всего было с версту. Небольшая, здоровая сырость, благоухание трав и хлебов, чириканье разных птичек наполняли воздух. Сама река, придавая всей окрестности какой-то широкий и раздольный вид, проходила наподобие огромной синеватой ленты между ровными, зелеными лугами. По нарочно сделанному сходу наши рыболовы сошли и сели в раскрашенную лодку. Править рулем Еспер Иваныч взялся сам, а Пашу посадил против себя. Гребли четыре человека здоровых молодых ребят, а человек шесть мужиков, на другой лодке, стали заводить и закидывать невод. Поверхность воды была бы совершенно гладкая, если бы на ней то тут, то там не появлялись беспрестанно маленькие кружки, которые расходились все больше и больше, пока не пропадали совсем, а на место их появлялся новый кружок. Павла все это очень заняло.

      – Дядя, что такое облака? – спросил он, взмахнув глазами на небо.

      – Это пары водяные, – отвечал тот: – из земли выходит испарение и вверху, где холодно, оно превращается в мелкие капли и пузырьки, которые и есть облака.

      – А отчего же они с одной стороны светлы, а с другой темны?

      – Со стороны, с которой они освещены солнцем, они светлы, а с которой – нет, с той темны.

      – Так! – сказал Павел. Он совершенно понимал все, что говорил ему дядя. – А отчего, скажи, дядя, чем день иногда бывает ясней и светлей и чем больше я смотрю на солнце, тем мне тошней становится и кажется, что между солнцем и мною все мелькает тень покойной моей матери?

      Еспер Иваныч грустно улыбнулся.

      – Это, мой милый друг, – начал он неторопливо, – есть неведомые голоса нашей души, которые говорят в нас…

      Странное дело, – эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности,