Трогательные рождественские рассказы русских писателей. Сборник

ли – я не знаю; только самому мне становится очень жутко, и с напряженным вниманием жду я чего-то странного, хоть и не страшного.

      Посмотрела Оленька направо, посмотрела налево – и сказала громким, певучим, но немного дрожащим голосом:

      – Залай, залай, собаченька! Залай, серенький волчок!

      Когда Оленька говорила эти слова, я прижался теснее ухом к ее груди, и вдруг мне показалось, что сердце ее перестало биться. У меня самого захватило дух.

      Слушаем мы – и вот издали, едва внятный, слышится нам хриплый вой. Не собаченька это лает, верно, просто голодный серый волк в лесу.

      Ух, заколотилось сердце у Оли! Как застукало и мое сердчишко!

      – Пойдем домой, – сказала мне девушка.

      Я молча согласился, и мы пошли назад, но уже не так поспешно, как шли к калитке.

      – Что же это значит, Оленька? – спросил я, полный какого-то таинственного волнения.

      – А то, – ответила мне Оля, – что будет у меня жених – старик и ворчун.

      Слова эти произнесла она очень резко – по-лусердито, полупечально.

      Жаль мне стало Оленьку.

      – Вот бы тебе жених… – начал я.

      – Кто это? – тревожно прервала она меня.

      – Да Саша.

      – Выдумай еще! – сказала Оленька так сердито, что я уже не смел продолжать.

      Она схватила меня за руку, и мы взбежали на крыльцо. Весь вечер пылал у нее на щеках самый яркий румянец, но она была невесела.

XIV. Кому вынется, тому сбудется

      – Фоминична, – сказала бабушка, – созови-ка нынче девок сюда – песни петь… Барышни-то вот позабавятся. Да что, Старостина Маланья в голосе?

      – В голосе, сударыня, в голосе, – ответила Фоминична. – Вчерась у них-то вечеринка была, так тоже так-то заливалась, пела.

      – Вот ее непременно приведи. Да чтобы пели-то поладнее да поскладнее, пискуш-то не надо: Любовь вон Куприянову, Потапову Феклу… Да, правда, ты и сама знаешь.

      – Знаю, сударыня, знаю, как не знать, – сказала Фоминична и отправилась.

      Часов в шесть вечера в уютной и теплой комнатке бабушки стояло уже около стены девушек семь-восемь, в праздничных сарафанах, с праздничными рукавами и вспотевшими шеями. Сложив руки, как следует порядочным и скромным девицам, они готовились затянуть тонкими голосами ту песню, которую нужно; а какую именно нужно – про то знает Фоминична, недаром она стоит впереди девок.

      Барышни все сидят несколько поодаль; я приютился на стуле Оли, и она обвила своей ручкой мою шею.

      Бабушка на диване; Саша у окна – курит, с позволения Алены Михайловны, трубочку.

      На столе перед бабушкой тарелок десять с вареньем разных сортов, пастилами, орехами, изюмом, и, вынимая оттуда по ягодке, наслаждаюсь, как гастроном.

      – Ну, Фоминична, начинать бы, – сказала бабушка, когда певиц обнесли медовым вареньем.

      – «Славу», девыньки! – распорядилась Фоминична и затянула: – Слава Богу на небе.

      Тонкие голоса грянули: «Сла-ва!»

      Саша отставил в угол трубочку, взял с ближайшего стула свою гитару и принялся аккомпанировать