Таинственные святочные истории русских писателей. Сборник

с того времени, как ездил в Петербург учить вас национальным идеям, у него в мошне кое-что стало позвякивать, но нам известно, что он там купил и кого продал.

      – Ну, в этом случае, – говорю, – я сведущее вас всех: я сам видел, как он продал свою превосходную пшеницу.

      – Нет у него такой пшеницы.

      – Как это – «нет»?

      – Нет, да и только. Так нет, как и не было.

      – Ну, уж это извини – я ее сам видел.

      – В витрине?

      – Да, в витрине.

      – Ну, это неудивительно – это ему наши бабы руками отбирали.

      – Полно, – говорю, – пожалуйста: разве это можно руками отбирать?

      – Как! руками-то? А разумеется можно. Так – сидят, знаешь, бабы и девки весенним деньком в тени под амбарчиком, поют, как «Антон козу ведет», а сами на ладонях зернышко к зернышку отбирают. Это очень можно.

      – Какие, – говорю, – пустяки!

      – Совсем не пустяки. За пустяки такой скаред, как мой сосед, денег платить не станет, а он сорока бабам целый месяц по пятиалтынному в день платил. Время только хорошо выбрал: у нас ведь весной бабы нипочем.

      – А как же, – спрашиваю, – у него на выставке было свидетельство, что это зерно с его полей!

      – Что же, это и правда. Выбранные зернышки тоже ведь на его поле выросли.

      – Да; но, однако, это значит – голое и очень наглое мошенничество.

      – И не забудь – не первое и не последнее.

      – Да, но как же… этот купец, которого он «обовязал» такими безвыходными условиями… Он начал, разумеется, против этого барина судебное дело, или он разорился?

      – Да, пожалуй, – он начал дело, но только совсем в особой инстанции.

      – Где же это?

      – У мужика. Выше этого ведь теперь, по вашему вразумлению, ничего быть не может.

      – Да полно, – говорю, – тебе эти крючки загинать да шутовствовать. Расскажи лучше просто, как следует, – что такое происходит в вашей самодеятельности?

      – Изволь, – отвечает приятель, – я тебе расскажу.

      Да, батюшка, и рассказал такое, что в самом деле может и даже должно превышать всякие узкие, чужеземные понятия об оживлении дел в крае… Не знаю, как вам это покажется, но, по-моему, оригинально и дух истинного, самобытного человека не может не радовать.

      Тут фальцет перебил рассказчика и начал его упрашивать довести начатую трилогию до конца, то есть рассказать, как купец сделался с пройдохою-барином и как всех их помирил и выручил мужик, к которому теперь якобы идет какая-то апелляция во всех случаях жизни.

      Баритон согласился продолжать и заметил:

      – Это довольно любопытно. Представьте вы себе, что как ни смел и находчив был сейчас мною вам описанный дворянин, с которым никому не дай бог в делах встретиться, но купец, которого он так беспощадно надул и запутал, оказался еще его находчивее и смелее. Какой-нибудь вертопрах-чужеземец увидал бы тут всего два выхода: или обратиться к суду, или сделать из этого – черт возьми – вопрос крови. Но наш простой, ясный русский