Жизнь Матвея Кожемякина. Максим Горький

Меня, как приблудную овцу, всяк своей считает. Скушно мне, не у дела я…

      Всхлипнув, она застонала в тоске, обняла Матвея и, прижимая голову ко груди своей, повторила протяжно:

      – Ску-ушно мне…

      В его груди больно бились бескрылые мысли, он со стыдом чувствовал, что утреннее волнение снова овладевает им, но не имел силы победить его и, вдыхая запах тела женщины, прижимал сомкнутые губы к плечу её.

      – Милый мой, – шептала Палага, – на что мы родились? Почто живём?

      Незаметно для себя он прислонился к ней плотнее и отскочил, а она простодушно спросила:

      – Укололся? Разорвал он мне рубаху-то, я тут булавкой приколола, не успев другую рубаху надеть. Вот, вынула.

      Наклонясь к подоконнику, она открыла грудь, и он, не владея более собой, жадно прильнул к ней губами.

      – Ой, что ты это? – шептала она, отталкивая его. – Мотя, полно-ка…

      Ей удалось подняться на ноги, она оторвала голову его и, держа её в ладонях, шептала, упрекая:

      – Видишь вот – отказался давеча от Натальи-то…

      И, отодвинувшись от окна в тень, деловито сказала:

      – Ты – ложись-ка, а дверь-то не запирай.

      – Почто? – спросил Матвей, вздрогнув.

      – Уж я знаю!

      Крепко поцеловав его в лоб, она ушла, а юноша, обомлев, прижался в угол комнаты, глядя, как на полу шевелятся кружевные тени, подползая к ногам его спутанными клубами чёрных змей.

      Юноша взглянул в окно – мягко блеснуло чистое, лунное небо.

      «Надо ставень закрыть. Комары…» – как сквозь сон подумалось ему.

      И снова прижался к стене, вздрогнув: около его двери что-то шаркнуло, зашуршало, она осторожно открылась, и весь голубой свет луны пал на лицо и фигуру Натальи, как бы отталкивая её.

      На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.

      – Уйди! – громко сказал Матвей.

      Она не послушалась и всё двигалась к нему; от неё истекал запах земли, пота и увядшей травы.

      – Уйди прочь! – крикнул он, когда женщина была так близко, что он мог ударить её. Топнув ногой, он глухо позвал: – Мама!

      Он помнил, как Наталья отшатнулась назад, хлопнула дверь, – тут на него упало тяжёлое облако тьмы, закружило его и унесло с собою.

      Потом он лежал на постели, задыхаясь от едкого запаха уксуса и хрена, рядом сидела Палага, говоря Власьевне:

      – Страшен день послал на нас господь!

      А Власьевна тёрла на тёрке хрен, отвернув лицо в сторону, и слащаво пела:

      – Какая ты ему мать? В твои годы за эдаких замуж выдают. В деревнях-то и завсе так: парнишке пятнадцать, а девку всегда старше берут. Ничего не поделаешь, коли мужики-то обречены работе на всю жизнь, – всяко извёртываться надобно,