Жизнь Матвея Кожемякина. Максим Горький

саду собрались все рабочие, огородницы, Власьевна, – Матвей смотрел на них и молчал, изнывая от тяжёлого удивления: они говорили громко, улыбались, шутя друг с другом, и, видимо, никто из них не чувствовал ни страха, ни отвращения перед кровью, ни злобы против Савки. Над ним посмеивались, рассказывая друг другу об ударах, нанесённых ему.

      – Дурак он, – добродушно говорил Иван, – так, вроде полоумного даже, ей-богу!

      – Воля, говорит! Всё про волю.

      – Да-а! Молодой ещё!

      Все стали оживлённее и веселее обычного, точно кончили работу и рады, что кончили её, не устав.

      Матвей пошёл в кухню – там Власьевна, промывая водой большие царапины на плече и левой груди Палаги, говорила:

      – Уж как мы пред хозяином будем теперь – не зна-аю!

      – Малину поломали, – бормотала Палага.

      Увидав пасынка, она повернулась спиной к нему, воскликнув:

      – Ой, ты тут, а я оголилася…

      – Ничего, – успокоительно сказала Власьевна. – Он ещё дитя…

      Юноше захотелось обругать её; стиснув зубы, он вышел из кухни, сел на ступени крыльца и задумался.

      Что люди дрались – это было в порядке жизни; он много раз видел, как в праздники рабочие, напившись вина, колотили друг друга, пробуя силу и ловкость; видел и злые драки, когда люди, сцепившись подобно псам, катались по земле бесформенным комом, яростно скрипя зубами и вытаращив налитые кровью, дикие глаза. Эти драки не пугали его. Но теперь, когда он видел, как деловито, истово и беззлобно били человека насмерть, забавляясь избиением, как игрой, – теперь Матвей тяжело почувствовал страх перед людьми, спокойно отиравшими о свои грязные портки пальцы, вымазанные кровью товарища по работе.

      Мимо него игриво бегала Наталья, перенося из сада в угол двора корзины выполотой травы и взвизгивая, как ласковая собачка. За женщиной по земле влачилась длинная тёмная тень, возбуждая неясное, нехорошее чувство.

      Вышла Палага, села ступенью выше Матвея и спросила, положив ему руку на плечо:

      – Больно Савка тебя ударил?

      – Нет, – ответил он, невольно подвигаясь к ногам женщины и заглядывая в лицо её, унылое и поблекшее. – Это ты велела бить его?

      – Сами они. Как увидала я тебя – ой, какой ты страшный был! – крикнула, – тут он меня за горло, а они и прибежи. Сразу затоптали его. Обидел он меня, а всё-таки – встанет ли?

      Матвей посмотрел в небо – около луны, в синей пустоте, трепетно разгоралась золотая звезда. Он снова взглянул в круглое лицо мачехи, спрашивая:

      – Сказать им – убейте, вина дам, – убьют они?

      Палага, вздохнув, ответила:

      – Убьют.

      Позвали ужинать. Толстая и седая старуха – по прозвищу Живая Вода – подробно и со вкусом рассказывала о ранах Савки и стонах его; мужики, внимательно слушая её льстивую речь, ухмылялись.

      – Ничего, – сказал Михайло голосом человека, знающего дело. – Отлежится к утру. Вот меня годов с пять назад слободские утюжили, это да-а!

      И все наперебой начали добросовестно вспоминать, где и как били их и когда сами они бивали людей.

      «Злые или нет?»