Минус тридцать. Генрих Эрлих

отсюда. Благоустроенный коттедж типа барак, но, по слухам, с центральным отоплением, газом и водой. А вот и начальство!

      К автобусу медленно приближалась небольшая группа во главе с Борецким.

      – Здравствуйте, товарищи, – бодрым голосом сказал тот, пожимая руки близстоящим. – Юрий Владимирович, вероятно, проинформировал вас обо всем. Вопросы есть?

      – Нет, все ясно, Антон Сергеевич, – еще более бодрым голосом ответил за всех Штырь. – Сегодня устраиваемся, завтра – в поле.

      – Да, товарищи, мы надеемся на ваш ударный труд. Планировали, что в этом году обойдемся без привлечения сотрудников, но сами понимаете, дожди и неутешительный прогноз на перспективу… Так что, всем миром… Урожай надо спасать. Что долго говорить! Я думаю, здесь все сознательные, объяснять и убеждать никого не надо. Я еще загляну к вам посмотреть, как разместились, вечером, перед отъездом, – добавил Борецкий, зная наверняка, что не заглянет и не посмотрит.

      Борецкий повернулся и понес себя назад, к лагерю. Штырь приклеился к нему с правой стороны, оттерев плечом других сопровождающих, и неустанно вещал:

      – Конечно, Антон Сергеевич. Можете не сомневаться. Не подведем. Коллектив подобрался крепкий. Ребята здоровые. Девчата бойкие, с огоньком.

      Борецкий одобрительно кивал, задумавшись.

      «Измельчал народ! Выпить по традиции после размещения не с кем. Этот скоро в ухо влезет, да еще парочка таких же на другое найдется. Может, правда, вечером к Манецкому заехать, раздавить бутылку-другую. Да и там народец разный, пойдут потом разговоры, что с работягами пью».

      – Известный тип… – протянул Сергей, глядя в спину удалявшегося Штыря. – Как только его к нам занесло? Ведь он от колхоза, как и от всякой другой работы, всегда старался держаться подальше.

      – У него кандидатский стаж идет. Таких всегда привлекают, потому что не посмеют увильнуть. Но обычно со студентами посылают. А этот как-то исхитрился, к сотрудникам пристроился. Это, конечно, проще, ответственности, считай, никакой, – объяснил Почивалин.

      Через полчаса мизансцена не изменилась: автобус, большая группа у него, стайка девушек из второго корпуса, щебечущая в сторонке, одиноко стоящая Алла с сигаретой в руках, растворившийся в пространстве Штырь. Изменились декорации. Исчезли остальные автобусы, ворота пионерского лагеря, осталась грязная проселочная дорога на краю широко разметавшейся деревни, полуразвалившийся коровник справа, а слева, метрах в пятидесяти от дороги, довольно новый дом с высокой, крытой шифером крышей и большими окнами.

      – Я думаю, – сказал Манецкий Сергею, – что это и есть предназначенная нам резиденция. Забора нет, никаких построек вокруг, кроме сортира, ни занавесок, ни флага, ни людей. Кстати, вон и общественная умывальня. Видишь – трехметровая горизонтальная труба над таким же корытом.

      Из-за автобуса появилась старуха и, заглянув в дверь, спросила у водителя, мол, не поедет ли он в сторону города и не прихватит