Минус тридцать. Генрих Эрлих

что заведующий кафедрой подмигнул. – Так что, Виталий Петрович, ни о чем не думайте, поезжайте домой, собирайтесь. Ждем вас через месяц. А может быть и раньше. Если удастся найти замену – сразу пришлем. Да, несомненно, замену найдем, и двух недель там не пробудете. Так что – счастливого пути!

* * *

      Ольга была несказанно поражена, увидев Манецкого, идущего по дорожке к дому. Верная своей женской природе, которой свойственно во всех отклонениях от привычного распорядка жизни видеть предвестников несчастья и бед, Ольга, не дожидаясь мужа, сдавленно вскрикнула:

      – Что случилось? Мама?.. Отец?..

      – Да уймись ты! Все в порядке, если не считать того, что меня посылают на картошку. Завтра, – раздраженно ответил Манецкий.

      – Вот вечно у тебя так! А о нас ты подумал? Как я тут с двумя детьми малолетними? Конечно, кроме тебя, дурака, никого не нашлось. Всегда тобой все дыры затыкают, а ты молчишь, молчишь и ножкой шаркаешь. Где твой хваленый Борецкий? А разлюбезный Яков Львович, который одной рукой вписывает свое пархатое имя на титульный лист книги, которую ты за гроши переводишь, а другой посылает тебя в колхоз, к черту на выселки? Чего ты молчишь? Я, кажется, с тобой разговариваю! Тебе уж и сказать нечего?!

      Ольгины словоизлияния продолжались долго, несвойственно даже ей долго. Манецкий, понимая, что это необходимая разрядка за секунды женского страха, отмалчивался, не желая подбрасывать дрова в угасающий костер, и беспрерывно сновал по дому и участку. И без слов было понятно, что сегодня надо срочно перебираться домой в Москву, а, значит, требовалось убрать все, что могли сломать и разбить поселковские мальчишки или унести их более расчетливые отцы, из года в год выходившие на дачный промысел сразу же после отъезда хозяев. Манецкий снял электрический насос с артезианской скважины, умывальник с раковиной, гамак, качели и бельевые веревки, убрал в сарай скамейки, шланги и двухсотлитровую бочку для воды, подремонтировал и наглухо закрыл ставни на окнах, сходил, не поленился, к соседу-алкоголику и отнес ему все собранные на даче пустые бутылки, перетащил с веранды в комнаты холодильник «Север», черно-белый телевизор «Рекорд» и старый магнитофон «Аккорд», честно послужившие в городской квартире и доживающие свой нескончаемый век на даче, вытесненные капризными детками-акселератами.

      Не забыл он и о завтрашнем отъезде: затолкал в рюкзак теплую болоньевую куртку, заношенный до неопределенного мутно-зеленого цвета, но по-прежнему сохраняющий тепло свитер – неизменного спутника его выездов на природу еще со студенческих лет, старую отцовскую фетровую шляпу, не замочившую подкладку во всех выпавших на ее долю дождях, и вытертые «Супер Райфл» с большой кожаной заплатой на самом уязвимом для джинсов месте. Сверху к рюкзаку Манецкий приторочил вложенные один в другой сапоги – отцовские же, хромовые, оставшиеся еще с послевоенных лет, когда отец дослуживал свой офицерский срок в Австрии.

      Домой приехали поздно, уже в темноте. Петька, соскучившийся за