Вечная молодость графини. Екатерина Лесина

искрой, легчайшего шелка или газа, вовсе прозрачного.

      – Вот кольца, перстни, браслеты, ожерелья! Алмазы из копей самого царя Соломона!

      Еврей кивал, сотрясаясь от кивков всем телом и едва не падая.

      – Сапфиры из царства пресвитера Иоанна![3]

      Синие камни были мертвы, как глаза тетки Клары.

      – А вот рубины, родившиеся из крови святого Петра, когда его побивали камнями язычники…

      Еврей затрясся и побледнел, покосившись на отца, ибо лицо того было мрачно. Эржбета запоздало вспомнила, что евреи – тоже язычники.

      Дьердь Батори сделал знак, и цыган, благоразумно умолкнув, отставил шкатулку, принявшись за следующую. В ней лежали гребни и сетки для волос. Потом на свет появились парики и резные блохоловки, стила и ножики для чистки пергамента, чернильницы и чернила.

      Становилось скучно.

      – А здесь особый товар, – цыган извлек объемную шкатулку, обитую темным сафьяном. – И если вы позволите приблизиться…

      Отец махнул рукой, и цыган, согнувшись в поклоне, подошел к возвышению. Еврей потянулся следом, шел он бочком и сутулился, стараясь стать меньше ростом.

      – Здесь… если вы позволите… зубы…

      Он говорил, запинаясь, но чисто. А цыган откинул крышку. Внутри шкатулка была разделена на ячейки, в которых лежали зубы.

      – Отменнейшие зубы. Белые, ровные, здоровые, – голос еврея становился громче. Отец потянулся, разглядывая товар. – И я могу собрать любую челюсть, будь то нижняя или верхняя, мужская или женская.

      Он снял с пояса мешочек и вытащил оттуда челюсть, протянув отцу.

      – Вот. Смотрите. Я снимаю мерку и делаю…

      – Делает наилучшие челюсти по эту сторону мира. Сей скромный лекарь известен и в Лондоне, и в Париже, и в Испании и даже нечестивые турки желали бы воспользоваться…

      – Заткнись! – рявкнул отец и, тыча в еврея тростью, спросил: – А ты, значит, лекарь?

      Тот кивнул и сунул пальцы в рот цыгану, вытащив оттуда еще одну челюсть. Дворня охнула, а цыган раззявился. И все увидели, что своих зубов у него только два и осталось, да и те – гнилыми пенечками. Эржбета скривилась, до того отвратным показалось ей зрелище. Отец же, напротив, уставился на обоих торговцев пристальным немигающим взором.

      – Хорошо, – процедил он, наконец, – завтра поговорим.

      На том все и закончилось. Нет, матушка и другие женщины еще долго перебирали ленты, примеряли украшенья да трясли отрезы ткани. Цыган торговался, еврей вертелся рядом.

      Ночью Эржбета выскользнула из покоев и вышла во двор. Она стояла у стены, глядя на кольцо костров и кибиток, вдыхая смесь пришлых запахов и привыкая к голосам. Гортанно кричала старуха, дергая струны плоского инструмента, подвывали ей две смуглолицые девки, и собаки, затаившиеся рядом, внимательно слушали пение.

      – Эй, красавица, от кого прячешься? – он вынырнул из темноты, думая, что остался незамеченным. Эржбете давно

3

Мифическая личность.