Вечная молодость графини. Екатерина Лесина

на дрожащее горло, и белые спокойные пальцы.

      – Вы должны сказать мне правду! – она снова попыталась схватить его, но на сей раз Адам уклонился.

      – Нет.

      – В смысле?

      – Я не должен вам ничего говорить.

      – Но можете?

      – Возможность не является определяющим фактором в данном случае, – Адам снова стал говорить так, как нельзя говорить. Следовало успокоиться. Вспомнить то, чему учили психиатр и Яна. Но воспоминание о Яне лишь подхлестнуло болезнь. – Требования с вашей стороны неправомочны и выходят за границы изначальной договоренности, следовательно, со своей стороны я имею…

      – Заткнись. Денег хочешь? Сколько? Назови сумму.

      – Денежный вопрос несущественен.

      – Тогда что? Переспать со мной?

      – Скорее мое желание в данном случае имеет обратный вектор.

      Алина бросила сигарету и раздавила ее.

      – Какой же ты псих!

      Об этом Адаму многие говорили. Статистически они были правы.

      – Ничего. Я найду на тебя управу.

      И это тоже возможно.

Девочка, которая хотела знать все

      Она родилась в грозовую ночь. Тяжелые облака заволокли небо, и луна выглядывала в пробоины туч, полыхая желтым глазом. Сверкали молнии, гром бился о скалы, и они вздрагивали в благоговейном ужасе. Крылья ветра сметали кучи камней, и река, принимая их, вскипала белой пеной, вставала на дыбы, пытаясь вырваться из русла.

      В кипении грозовой бездны неподвижен оставался лишь замок семьи Эчед. Прочно вросли в скалу кряжистые башни, штыками поднялись шпили, тусклый свет скрывался за окнами.

      Ветер бился вкровь о стены.

      Билась в судорогах Анна Батори. Жадно вслушивался в крики ее супруг. В руке Дьердь Батори держал серебряную чашу, и старуха-цыганка лопотала заклятья, призывая древних духов на помощь роженице. Вот щелкнули пальцы, высыпая в воду пепел мертвецов. Дернулся подбородок с черной бляшкой-бородавкой. Плюнула цыганка в воду, перекрестилась и, выбив чашу, завыла:

      – Чудище идет! Чудище идет! Стригой!

      – Заткнись! – Дьердь залепил старухе пощечину, но цыганка не смолкла. Откатившись кубарем в угол зала, закрыла голову руками и заплакала тоньше, горше.

      И ветер, подхватив ее крик, заскулил раненым волком.

      И собаки, взбудораженные воем, залаяли.

      В этом гомоне потонули тонкий писк младенца и стон его матери, обессиленной родами.

      Крупнотелая повитуха, с лицом побитым оспой, вынесла младенчика и с поклоном протянула его хозяину, сказав:

      – Девочка. Вы только посмотрите, какая красавица!

      Дитя было бледно, словно вылеплено из горного снега, и лишь глаза сияли темными агатами. Взгляд их, слишком серьезный для младенца, проник в душу. Сердце вздрогнуло, и Дьердь Батори, до того совершенно равнодушный к отпрыскам своим, взял новорожденную в руки.

      – Чудовище! – завыла цыганка, о которой он почти забыл. – Чудовище родилось!

      – Уберите ее, – велел Батори и, подумав, добавил: