Плоть и кровь. Майкл Каннингем

духи Дины. Бикс молчал, Билли мягко водил кончиками пальцев по нижней челюсти, поглаживая ссадину так, точно она принадлежала кому-то другому, кому-то, кого он обожал. Машина ворвалась в сразу же начавшее разрастаться где-то. Билли не сомневался, что смог бы ехать вот так всю ночь.

      Когда он вернулся домой, сверху просачивался на лестницу слабый, нерешительный свет. Он старался передвигаться как можно тише, однако башмаки его для того и созданы были, чтобы производить побольше шуму. В этом состояло их назначение.

      – Билли? – приплыл сверху вместе со светом голос матери.

      Он замер на площадке лестницы, втянул сквозь зубы воздух.

      – Да, ма.

      “Пропусти меня в мою комнату. Все, чего я хочу, все, в чем нуждаюсь, это темнота и покой”. Он поднялся по лестнице и уже прошел половину коридора, когда из своей комнаты выступила и остановила его полной заботы улыбкой мать, казавшаяся в ее розовом халате пухленькой и словно светящейся.

      – Уже поздно, – сказала она.

      – Знаю. Знаю, что поздно.

      Он стоял посреди коридора в башмаках и кожаной куртке, не глядя на мать. Понимал, что от него несет водкой и коровьим навозом. И что на лице его кровь.

      – Видел бы ты себя, – сказала мать. – Чем занимался?

      – Да ничем особенным, – ответил он.

      Лучше бы у него была такая же мать, как у Бикса, только и знавшая, что бродить с коктейлем по комнатам. Не нуждавшаяся ни в чем, кроме “Кента”, шотландского виски и собственной ожесточенной, умудренной персоны.

      – А что у тебя со лбом? – спросила она. – Ты поранился?

      – Нет. Целехонек. И хочу спать.

      Она попыталась дотронуться до его лба, но он отшагнул назад, стукнув тяжелыми подошвами. Впрочем, за рукав она его все же поймала. У Билли сдавило грудь, и он снова втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы, вдохнуть по-настоящему почему-то не удалось. В последнее время на него нападали такие приступы удушья, впрочем, он никому о них не говорил. Просто подозревал, что у него рак легких.

      – Студенту Гарварда так вести себя не подобает, – веселым шепотком сообщила мать.

      – Я не студент Гарварда, ма.

      – Ты станешь им в сентябре, Билли. Ты хоть понимаешь, как сильно ты отличаешься от всех остальных? И сколько с тобой еще всего случится?

      – А может, я и не хочу учиться в Гарварде?

      – Не говори глупостей. Ты в это столько труда вложил.

      – Я пока никому о Гарварде не говорил. Ни Биксу, ни Ларри, никому. Никто ничего не знает.

      Она подступила поближе к нему. От нее пахло сном, пудрой и чем-то еще, неясным, но вкрадчиво сладким, напугавшим его.

      – Бикс и Ларри, – повторила она. – Ты бы с ними поосторожнее был. Слышишь? Бикс и Ларри – они же практически не кто иные, как малолетние преступники.

      – Да. Но это мне в них и нравится.

      – Милый, – произнесла мать, и шепот ее стал более низким, резким, настойчивым. – Что тебя мучает? Что с тобой?

      – Ничего меня не мучает, – ровным тоном ответил он. – Я устал. И хочу спать.

      – Ты изменился, –