Экипаж. Александр Митта

вот что: в своем деле он академик. А вообще-то, я ангелов не люблю… Не врет, не пьет, жене не изменяет… А для меня однозначно: если мужик не изменяет жене, значит, уже отстрелялся. Или жена – такое гестапо, что от нее не побегаешь… Так что это не заслуга… Но мы отклонились. Я его не люблю, но глубоко уважаю. Именно за ум. В воздухе умнее его человека нет… Там он и дипломат, и организатор, и психолог. И не потому, что прочел сто книжек по психологии – он их вообще не читает. А просто прирожденный лидер.

      – Ну, это не ум. Это что-то другое.

      – Ум. Пойми, ум не может быть универсальным. Все мы умные – и все по-разному… Поэтому на Таганку ходи со мной и насчет Бермудского треугольника – тоже ко мне. А по всем остальным вопросам обращайтесь к товарищу Тимченко.

      Машина выехала в узкий проезд между метро и театром и остановилась. Игорь и Тамара стали пробираться сквозь вежливую толпу ко входу.

      Игорь и Тамара лежали в постели. Горел только ночник. Игорь уже дремал. А Тамара, взбудораженная хорошим вечером, все не могла заснуть.

      – Не спи. Не смей спать! – требовала она. – Сейчас буду рисовать твой портрет. – И она пальцем стала обводить контур его лица. – Лоб низкий, без морщин. Все понятно: человек не думает, не страдает… Нос хрящеватый, хитрый…

      От легкого прикосновения было приятно, хотя и щекотно. Игорь улыбался, но не открывал глаза.

      – Рот у тебя слабый и жадный… Но незлой.

      – И на том спасибо, – пробормотал Игорь.

      – Не нравится? Пожалуйста… Зачеркнем и нарисуем снова.

      Она пальцем «перечеркнула» лицо Игоря и стала обводить заново.

      – Лоб широкий, ясный… Нос тонкий, энергичный. Рот мой любимый, мой мягкий, мой ласковый…

      Она поцеловала Игоря в губы и замерла, прижавшись лицом к его лицу.

      Перед тем как отойти ко сну, Тимченко решил съесть яблоко. Он чистил его, а жена в сотый раз говорила:

      – Напрасно ты не ешь с кожурой. В ней все витамины.

      Андрей Васильевич, занятый своими мыслями, не ответил.

      В спальню вошла Наташа, спокойная, веселая, с заметно уже округлившимся животиком. Она поцеловала мать.

      – Спокойной ночи, родители.

      Потом потерлась носом о щеку отца, схватила с тарелки самое красивое яблоко и ушла к себе.

      Тимченко машинально протянул руку, давая измерить себе давление, и вдруг объявил:

      – Послезавтра в госпиталь ложусь. Годовая медкомиссия.

      Анна Максимовна разволновалась, даже бросила резиновую грушу прибора.

      – Я так и знала!.. Каждый год одно и то же: говоришь мне за день.

      – Ну раньше бы сказал – какая разница? Не в тюрьму ведь иду, сухарей сушить не надо… Отдохну месяц… И нет причин волноваться.

      – Да, да… Как будто ты не волнуешься. – Анна Максимовна уже взяла себя в руки. – На меня нашумел ни за что ни про что. А между прочим, волноваться тебе нечего. Ты в прекрасной форме – говорю как врач.

      Андрей Васильевич помолчал, потом сказал грустно:

      – Конечно, волнуюсь. С каждым годом все больше… Это только коньяк от возраста становится