Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

задерживаются там, откуда поднялись в атаку. Какой-то приземистый командир, матерно ругаясь и размахивая наганом, пытается положить бойцов. Слева от нас перебегает в тыл целая группа.

      – Останови их, – приказывает мне Худяков и сам быстро вылезает из окопа. Выпрямившись во весь рост, он направляется к другой группе справа, которая отходит от снежной грядки начального рубежа.

      Я кидаюсь к группе слева. Взяв автомат в правую руку и вытянув в сторону левую, кричу:

      – Товарищи красноармейцы, ни шагу назад!.. Занимай оборону! Товарищи красноармейцы!

      После хриплой матерной ругани приземистого это «товарищи красноармейцы» действует… Бойцы вдруг поворачивают и, пригибаясь, бегут к снежной грядке.

      Я иду за ними, а справа, метрах в пятидесяти, шагает во весь рост в центре большой группы Худяков.

      Пули звонко сеют и лопаются, но сейчас они нисколечко не пугают меня: так хорошо на душе! Однако едва мы залегаем в просторном окопе, как случается нечто новое и непредвиденное.

      Сперва поблизости начинают остро и часто рваться мины, потом в городе металлически четко ударяют выстрелы немецких пушек, и над нами вырастают белые облачка, которые распадаются на черные и желтые клочья.

      Дождь осколков и пуль сыплется на наши головы. В голос вскрикивают раненые, мычат умирающие.

      – Шрапнель! – орет кто-то дико.

      В довершение всего над нами показываются разгрузившиеся «юнкерсы». Они начинают поливать нас пулеметным огнем.

      С таким трудом созданная линия обороны рушится – все бегут, согнувшись, по полю.

      Я снова неотступно следую за Худяковым. Он идет, сгорбившись, кусая губы. Когда над нами воет «юнкере», мы падаем в снег и пережидаем очередную волну пуль; в нас не так-то легко попасть: выручают маскхалаты.

      На минуту мы ложимся в снежный окоп перевести дух. Появляется чувство апатии. Опять идем, опять падаем при приближении рева моторов и опять метров через триста останавливаемся передохнуть в окопчике, я – в одном, Худяков – рядом в другом.

      …Я смотрю на небо. Морозная синева испещрена черно-желтыми клочьями и пересекается время от времени рокочущими серебристыми «юнкерсами» – они похожи на огромных крылатых рыб. Я вынимаю из кармана кусок сахара и кладу в рот. Хочется закрыть глаза и не открывать… «Поражение, – думаю я. – Но почему? Почему?»

      Я смыкаю «на секунду веки – всего на секунду, как мне кажется. И вдруг вижу над собой лицо Худякова – огромное, испуганное, с расширенными зрачками.

      – Ты ранен?

      – Нет. – Я поднимаюсь.

      – Быстро, бежим! – кричит он. Я оборачиваюсь.

      По всему полю с лязгом и грохотом ползут на нас какие-то чудовища.

      – Танки… Быстро! – кричит Худяков. – Я был уже далеко… вернулся… думал, ты ранен…

      Впереди в беспорядке движутся последние группы отступающих.

      Мы в самом конце. Сердце заходится