Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

больше тревожить желчного комбата-три, я обращаюсь к одному из бойцов:

      – Вы третьего батальона?

      – Кажись, третьего.

      Колонна и в ней боец, ответивший мне, трогаются.

      Прихожу и сообщаю Симоненко, что третий батальон выступает.

      Через полчаса Симоненко сам выходит наружу. Возвращается разъяренный.

      – Адъютант!

      – Я!

      – Ты что арапа заправляешь? Третий батальон еще стоит!

      – Мне сказал боец…

      – А бойцов о таких вещах не спрашивают. Ничего не понимаешь!

      «Ничего, – с горечью соглашаюсь я про себя. – Ничего не понимаю, ничего толком не умею».

      Отчитав меня, Симоненко достает карту и приказывает вызвать начальника штаба. Я прошу телефониста соединить меня с «третьим».

      Наконец батальоны уходят. Выезжает штаб. Ездовой выносит чемоданы командира и комиссара и укладывает на повозку. Рядом водружает свои мешки наш повар.

      Туман рассеивается.

      Над головой ярко блестит молодой месяц. Кошевка с командиром и комиссаром, повизгивая полозьями, уносится вслед за батальонами.

      Я, провинившийся («ничего не умею»), сижу на хозяйственной повозке, которая плетется со штабным обозом. Шествие замыкает комендантский взвод.

                                                 4

      Под утро мы добираемся до пункта назначения. Это большая деревня, запруженная тайно сосредоточенными здесь нашими войсками. Днем в деревне абсолютная тишина. Пушки, автомашины, повозки – все укрыто под навесами и замаскировано.

      Люди сидят в избах, сараях, банях. Ходить по улицам запрещено.

      Деревня кажется вымершей.

      Между тем в нашем штабе небывалое оживление. Симоненко опять собирает всех командиров: совещается, приказывает, торопит. Командиры батальонов уточняют на карте линию рубежа, который им надо занять, согласовывают взаимодействие.

      Малинин возится с только что полученными новыми телефонными аппаратами. Писаря вдохновенно пишут.

      Когда темнеет, Симоненко вместе с представителями штадива отправляется на рекогносцировку; меня он с собой снова не берет.

      Худяков, весь день пропадавший в подразделениях, прикрывает дверь на штабную половину и просит меня сесть.

      – Знаешь, – говорит он негромко, – завтра мы должны взять город Сычевку, будет большой бой… Давай договоримся: тебя ранят – я тебя вынесу, если меня, – не оставляй.

      Мне даже капельку обидно. Я отвечаю, что это мой прямой долг.

      – Долг долгом, – говорит Худяков, – но не мешает и так, просто по-человечески.

      Он показывает через окно на утонувшую в снегу скособоченную хибарку.

      – Сбегай туда. Командир разведчиков даст тебе автомат, он мне обещал.

      Когда выхожу в мглистые сумерки, в разных концах деревни раздаются гулкие звуки как бы откупориваемых бутылок: это стреляют наши орудия. Очевидно, ведется перестрелка. Там, где глухо погромыхивают разрывы, – чернота.

      «Интересно, каков будет этот большой бой?» –