Аспазия Ламприди. Греческие повести и рассказы. Константин Леонтьев

руку с мужем. Когда бы видел ты, какою нежною царицей шла она. Она сама мне поклонилась и познакомила с мужем. Он пригласил бывать у них чаще. Старуха своею смертью спасла нас, не успела открыть глаза сыну.

      Сейчас иду к ним. После припишу, что будет хорошего.

      Мужа не было дома. Они остаются в Константинополе навсегда.

      Я так счастлив!

      20-го июня.

      Два месяца я тебе не писал. Дела мои идут прекрасно. Я поступил на службу в греческое консульство, пока без жалованья, но это только начало, и работы мало. Негоцианта43 моего также не оставляю. Грустно, что родные мне не пишут вовсе, но я от других узнаю, что они все здоровы. Что ж делать; нельзя, чтобы все было хорошо, ты сам это знаешь!

      Твой H – с.

      30-го июня.

      Здесь начинают говорить, что в Крите будет восстание.

      Битва при Садовой поразила всех. Непостижим иногда для меня политический такт наших греков! Простой работник, и тот понимает, что события в самой Америке не пройдут без влияния на судьбу нашего народа! Отовсюду гордый народ ждет знака для движения… Вчерашний вор и тот с восторгом жертвует для родины у брата же грека наворованные деньги!

      Купец, тупой, скупой и скучный, спешит раскрыть свои сундуки, мать не жалеет сына, жена шлет молодого мужа на войну!

      Так было уже раз, так будет снова, когда ударит час. Но неужели этот час так близок?.. Неужели буря близка? Не верю, но я желал бы верить и вспоминаю часто пламенные речи хаджи-Петро…

      Посмотрим!

      Твой H – с.

      2-го июля.

      Я не могу оставаться здесь долее… Я должен ехать туда. Чем бы ни кончилось волнение умов, – я должен быть там, куда зовет меня все родное.

      Я сказал сегодня Ревекке, что уеду в Крит и пойду в охотники, если будет война. В первый раз я увидал ее в волнении.

      Она побледнела и спросила:

      – Ты шутишь?

      Я сам был взволнован, не отвечал ей ни слова и ушел домой.

      Вчера Ревекка утром прислала мне записку и звала прийти скорей, пока мужа нет дома.

      – Я не спала всю ночь, – сказала она мне. – Я тебя люблю. Если хочешь, я окрещусь и оставлю мужа. Только не уезжай отсюда.

      Она подвела меня к комоду и вынула оттуда кучу бриллиантов.

      – Это все мое, – сказала она. – Дом этот также мой. Есть у меня и деньги. Все это будет твое. Ты можешь служить на русской или греческой службе: будешь консулом, будешь, быть может, посланником. Ты мне говорил, что я создана для света. Не знаю, быть может, любовь тебя ослепила; но я знаю одно, что я никогда не заставлю тебя краснеть за себя. Вот мои последние слова! – прибавила она, краснея, и заплакала.

      Я просил ее дать мне обдумать хоть два дня.

      Вот уже третий день, друг мой, и я решился ехать… Никто из родных моих не знает, какую сокровенную жертву принесу я родине! Ты один ее узнаешь и поймешь.

      Твой H – с.

      Халеппа, 30-го июля 1866 года.

      Итак, друг мой, я опять в семье; в той же семье,

43

Торговец.