Солнечный круг. Марина и Сергей Дяченко

но к этому времени Лора с детьми будет в безопасности… наверное.

      Лицо императора, когда он произнес слово «измена», стояло у нее перед глазами. Бунтовщики зря надеются, что он способен прислушаться к каким-то их доводам. Император полностью под влиянием лорда-регента… Зачем Ирис знать историю бунта, зачем вникать, ведь она всегда избегала политики?!

      «Отказаться от двух провинций». Для Ирис это ничего не значит. Но ради своей правды люди готовы варить противников в котлах – и быть сваренными.

      Ее пальцы бегали по завитку свирели. На страшной глубине, куда не дотянется ни один ныряльщик, жила улитка и сто лет росла вместе со своей ракушкой, а потом умерла. И пустую раковину подняли на свет, выжгли кислотой поверхность, отполировали устье и прорезали клапаны на месте хитиновых игл. Смерть улитки получила новый смысл – она звучит.

      Что будет с моей свирелью? – подумала Ирис с внезапным страхом. Когда меня казнят… Смогут ли эти люди понять, насколько драгоценна именно эта ракушка и насколько она хрупка? Раз, швырнуть в раздражении о стену – и звука нет. Одной трещины достаточно.

      Может быть, заговорщики подобрали верный подход к юному императору? Они далеко не глупы… нашли ведь они слова для Ирис, ту ниточку, которая обязательно сработает, если за нее дернуть. Есть ли у мальчика такая ниточка? Память о родителях? Еще что-то?

      Тогда он не побежит к лорду-регенту. Тот не устроит расследование. Ирис останется гостьей, а не пленницей в этом дворце и через месяц, как договорено, уедет домой, встретится с Лорой и обнимет племянников…

      «Завтра, – сказала себе Ирис. – Я оставлю ракушку с записью на полке в комнате для занятий. Лора бы сделала для меня то же самое».

* * *

      Он сыграл гамму от начала и до конца, без фальши. Пальцы подергивались, в движениях не было плавности, но… Что же он, тренировался без отдыха – вчера, позавчера, ночами?!

      – Просто не понимаю, как это возможно, – сказала она честно. – Научиться играть гамму за два дня – не в человеческих силах.

      – Вы мне льстите, – сказал он сухо.

      Яд между ними никуда не делся, но она видела, что ее оценка ему приятна.

      – Я правда ничего не знаю о вашем мире, – сказала она после паузы. – Прошу простить меня, если чем-то нечаянно вас оскорбила, государь.

      – Меня зовут Ференц.

      – Я знаю.

      – Ну так и зовите меня Ференц… Вы не можете меня оскорбить. Я… в самом деле много занимался эти дни. И ночи. Чтобы камердинер не донес Эрно, я тренировался без звука… перебирал пальцами, задержав дыхание, на ощупь. Я хочу научиться играть… до того, как вы уедете.

      – Торопливость вредит искусству, – сказала она слишком сухо и назидательно. И, чтобы исправить впечатление, улыбнулась: – Когда-нибудь мы сыграем вместе.

      – Когда-нибудь, – сказал он почти по-стариковски, с глубокой горечью. – Я расскажу вам о нашем мире… чтобы вы поняли. Вы помните, что мои родители погибли во время бунта?

      – Как я могу забыть!

      – Но вы не знаете,