1812: Репетиция. Генрих Эрлих

ударе шея стала обретать твердость, на двадцатом отрылись глаза.

      – Где остальные офицеры? – спросил Соловьев, прекращая экзекуцию.

      – Там где-то, – офицер качнул головой вдоль дороги. – Снобы!

      «Снобы, – согласился мысленно Соловьев, – наособь пьют, отрываются от народа».

      Он отпустил офицера, громко крикнул ему в самое ухо:

      – Стоять! Стоять как на карауле у дворца государя императора!

      – Есть стоять! – прошептал офицер.

      – Делай как я! – скомандовал Соловьев драгунам и пошел по дороге, ведя лошадь на поводу.

      Оглянулся на ходу: офицер стоит, драгуны выполняют заданный урок, весело переговариваясь. Дело идет! В середине обоза обнаружились две лежавшие на боку бочки, десятиведерные, пустые. «Вино, – отрешенно констатировал Соловьев и несколько пренебрежительно: – Французы! – и уравновешивая: – Наши тоже хороши – вином так напиться».

      От последних саней в глубь леса вела протоптанная дорожка, Соловьев свернул на нее. Шагов через сто она вывела его на небольшую полянку. Посередине горел большой костер, чуть поодаль стояла бочка, размером поменьше, ведра на три, вкруг нее и костра сидело и лежало человек двадцать. Не офицеры, унтера. «Вот ведь прохиндеи, службу бросили, – подумал Соловьев, – ну я их построю!»

      – Встать! Смирно! – гаркнул он во всю мощь.

      На унтеров это большого впечатления не произвело. Двое сидевших с краю соизволили повернуть голову, обвели его мутными взглядами.

      – А это что за медведь? Из какой берлоги вылез? – спросил один другого.

      – Ты кто такой? – спросил второй.

      – В каком тоне говоришь с офицером! Встать!

      Соловьев выпустил повод, недвусмысленно скинул рукавицы, отбросил принципы и, сжимая руки в кулаки, двинулся навстречу хамам, недостойным носить унтер-офицерские лычки. Те вскочили, нисколько не устрашенные.

      – Ты кто такой? – вновь крикнул второй унтер, но с другой, вызывающей интонацией.

      – Ишь, раскомандовался! – воскликнул первый, засучивая рукава сюртука. – У нас свои командиры есть! Езжай, куда ехал, пока не наваляли!

      В отличие от солдат, вино ударило им только в голову, их ноги и руки двигались в полном согласии, с автоматизмом, выработанным долгими годами службы. Они и удары нанесли одновременно, один левой рукой, другой правой, каждый метя в ближнее к себе ухо Соловьева. Попытались нанести. Соловьев вскинул свои руки, согнутые в локтях, легко отвел удары, затем продлил движение, крепко ухватил обоих противников за воротники, развернул лицом друг к другу, чуть развел в стороны, а потом резко сдвинул, столкнув лбами. Раздался звон, заунывный как удар колокола, призывающий на погребальную службу. Соловьев разжал руки, два бездыханных тела рухнули навзничь, вытянувшись в струнку, как манекены, и уставив в небо остекленевшие глаза.

      Руки Соловьев освободил очень вовремя, потому что на него уже надвигались еще две фигуры.

      – Ах, ты… – только и успела воскликнуть первая и тут же с коротким всхлипом отвалилась направо.

      Второму