Жизнь волшебника. Александр Гордеев

высоком пятом этаже и вдруг на этом небольшом отдалении чувствует

      своё состояние ещё острее. От мысли какая замечательная, необыкновенная женщина ждёт его

      дома, сердце делается вдруг большим и горячим, пытающимся раздвинуть свои границы в груди.

      Такое ощущение бывает лишь весной, но откуда этой весне взяться сейчас? Всюду холодно и

      серо. А сердце всё равно горячее и зелёное.

      Раньше, предполагая будущую семейную жизнь, Роман заранее изобретал приёмы для

      обуздания своих вероятных левых поползновений. Чтобы не заводиться от вида каких-либо

      посторонних красивых ножек или груди, он предполагал всякий раз останавливать себя спокойным,

      отрезвляющим вопросом: ну и что? Что есть особенного в этой чужой женщине, что способно меня

      удивить? Разве может она быть интересна лишь одной непохожестью с женой? Так ведь их,

      непохожих, невероятно много – это всё количество женщин за вычетом жены. Вот и оставь их в

      покое – сразу всех. Твоя жена в сравнении с ними – тоже другая. Это очень правильно, что ты

      имеешь эту другую, но свою женщину. А твой друг или сосед, например, имеет свою. И на женщину

      этого мужчины ты претендовать не должен, а он не должен претендовать на твою. И в этом

      гармония.

      Такие рассуждения казались ему очень умными и надёжными. А они, выходит, вовсе не нужны.

      Оказывается, любовь способна так основательно перепахивать все взгляды и представления, что у

      тебя, мучительно блаженствующего в оболочке настоящего чувства, никакие посторонние амбиции

      не возникают вовсе.

      Вечером, уже перед тем, как заснуть, они лежат, наблюдая на потолке блики от фар редких

      машин. Роману уютно и хорошо. Окно во двор чуть приоткрыто – слышен летний тёмный шелест

      деревьев. И как хочется сказать жене что-нибудь ласковое. Только говорить о чувствах у них не

      принято. Это как раз один из пунктов, разработанной Голубикой теории семейной драматургии.

      Хотя, чтобы женщине да не хотелось слышать ласкающие слова… Трудно в это поверить…

      – А знаешь, – тихо произносит Роман, осторожно подступая издалека, – когда я впервые увидел

      тебя в Пылёвке, ещё девочкой, ты меня потрясла. Особенно синими глазами и белой кожей. На

      твоё плечо в тот момент падал солнечный свет, но он словно огибал тебя, не оставляя никаких

      следов, никакого загара. Ты в это время пила молоко, и мне показалось, что ты вся такая и есть –

      молочная или фарфоровая, как статуэтка. Говорят, что Афродита вышла из морской пены, а ты

      будто вышла из молока.

      – Ну прям сплошная поэзия, – с еле заметной, снисходительной улыбкой отвечает Голубика. – А

      ты что, уже тогда, в детстве, слышал про Афродиту?

      – Нет, конечно. Это уж я потом додумал, когда вспоминал о тебе. А вспоминалась ты часто.

      – А я вот забыла момент этой нашей первой встречи.

      – Ты тогда ещё книжку листала, такую большую, красочную.

      87

      – В