Жизнь волшебника. Александр Гордеев

объятия друг друга, завершая свой

      сценарий совершенно не предусмотренной сценой. И Серёга, едва не своротив стол на своём пути,

      с радостным не то визгом, не то писком, кидается в их объятия третьим. И непонятно, кто в этот

      момент счастливей – они или их дорогой родственник.

      Ух, ну какими же замечательными и добрыми бывают иногда розыгрыши!

      На свадебную вечеринку Серёга с Элиной (они же выступили свидетелями при регистрации)

      привозят знаменитый пятирядный баян, так что не петь при таком инструменте и таком баянисте –

      просто преступление. Обе семьи знают одни и те же песни. И когда поют их, то сцепляются таким

      единым чувством, что уже становится совсем-совсем неважно, кто за пределами этого душевного

      застолья ходит в подшитых валенках, а кто – в начищенных сапожках. Хотя в песнях-то перевес,

      конечно, за деревенскими. Всё вытягивает голосистая Маруся, кажется, знающая любую из песен,

      какие только есть. Серёга же просто в ударе.

      – Тётя Маруся, ох, тётя Маша, – почти со стоном говорит он, – да такого голоса, как у тебя, во

      всей Чите и Читинской области не найти! Его бы тебе поставить немного. Тебе же петь надо! Петь!

      Жалко, что теперь в Пылёвке хора нет.

      – Вот ты бы приехал да и организовал, – отвечает Маруся и на этом осекается – куда он там

      приедет? – А кстати, – вдруг меняя тему, обращается она ко всем, – молодым от нас подарок!

      Михаил многозначительно роется во внутреннем кармане пиджака, висящего на спинке его

      стула, и вынимает конверт, купленный ещё дома на почте. Понятно, что это деньги – что они могут

      из деревни подарить?

      – Ну, в общем, как говорится, совет вам да любов, – поднимаясь, провозглашает Огарыш, не

      умеющий правильно говорить слово «любовь». – На что потратить деньги – сами кумекайте. А

      вообще-то, ты, сына, если чо надо, то спрашивай, не стесняйся. Подсобим. Но внук, само собой, с

      тебя, конечно дело, причитается. Хотя если и внучка, так тоже ничо. А может, ещё и лучше. Короче,

      кого хошь, того и делай. А как? Да чо тут тебя учить? Ты и сам всё знашь – не маленький поди.

      – Да сядь ты! – одёргивает его Маруся, довольная сутью сказанного, но не довольная формой,

      съехавшей куда-то вкось. – Чо болташь-то? Вот помело так помело! – и тут же делает очередной

      поворот, обращаясь теперь уже к настоящей, не придуманной сватье. – А ну-ка, сватьюшка

      дорогая, выпьем давай. Да ладно, ладно тебе, губки-то не криви, не криви! Мне, вон, тоже, может

      быть, нельзя…

      Время от времени Серёга скидывает с плеч ремни баяна, и они с Огарышем идут курить на

      лестничную площадку, где в основном говорят о родителях. С дядей Мишей можно быть

      откровенным. Каждое возвращение за стол Серёга завершает внеочередной стопкой. Всё это как-

      то незаметно, под общий шум, пока не обнаруживается вдруг, что он уже в стельку пьян. И

      вырубается в какую-то минуту – только что играл, и вдруг пальцы