Солдатами не рождаются. Константин Симонов

он. И даже подтолкнул ее, словно предчувствовал: она собирается сказать ему, что не пойдет ни в какой театр.

      Она послушно пошла, но потом обернулась и увидела, что он еще не ушел и глядит ей вслед.

      – Федор Федорович, а можно вам написать?

      – Пиши, если не лень.

      – А какая ваша полевая почта? Я запомню.

      – Пятьсот четыре тринадцать – д. Иди, чего встала?

      И она, снова повернувшись и повторяя губами «пятьсот четыре тринадцать – д, пятьсот четыре тринадцать – д», потянула за ручку тяжелую дверь.

      Домой Серпилин добрался поздно. Спускаться в метро и толочься среди людей не хотелось, и он прошел всю дорогу пешком.

      – А где мама? – спросил он открывшего ему мальчика.

      – На работе.

      – Поздно!

      – Она по суткам работает: сутки работает, сутки дома.

      – А где? – Серпилин почему-то не подумал вчера, что соседка работает.

      – На Казанском вокзале эвакуатором.

      – А ты на хозяйстве?

      – Я тоже только пришел.

      – Во второй смене?

      – Нет. На железной дороге, уголь для школы выгружали.

      – То-то, гляжу, у тебя руки…

      Мальчик посмотрел на свои руки и ничего не ответил.

      – Ты в каком?

      – В седьмом.

      – Много сейчас народу у вас в школе?

      – Много. У нас три школы слили в одну. А нашу под госпиталь отдали.

      – А чайник электрический у вас есть?

      – Ваш.

      – Вскипяти чаю на двоих. Твой чай, мои харчи.

      – Только давайте на кухне, – сказал мальчик, – там теплее.

      Серпилин открыл дверь в свою комнату и позвал мальчика.

      – Достань из чемодана сверток. Сообрази, а потом меня позови.

      Мальчик кивнул, достал сверток и вышел из комнаты.

      Серпилин остался один, закурил и несколько раз прошелся по комнате. Потом открыл дверку полупустого шкафа и пальцем, словно по клавишам, провел по нескольким висевшим на плечиках платьям.

      Вещи, вещи… Не так уж и много их. Но что с ними делать? Куда их девать? Хорошо, что он улетает утром и неизвестно, когда попадет теперь в эту комнату. А вещи… Что ж. Может, отдать их, с глаз долой, соседке? Пожалуй, обидится… Хотя почему обидится? Продаст на базаре да купит что-нибудь сыну. Вон у него валенки латаные. Пусть валенки ему купит. Так и скажу…

      Он вспомнил, что уже не увидит соседку, сел за стол и сразу, чтобы потом не забыть, написал короткую записку.

      – Можно чай пить, – сказал через дверь мальчик.

      – На-ка, записку отдай завтра матери, а то я уже не увижу ее, завтра улетаю, – выйдя к нему, сказал Серпилин и пошел вместе с мальчиком на кухню.

      Птицын, оказывается, постарался, а мальчик разложил все на столе, хотя из деликатности ничего не нарезал и не открыл. Три банки мясных консервов, круг копченой колбасы, большой кусок сыра, кирпич хлеба – целый паек! И бутылка водки «тархун» – черт его знает откуда взялся этот «тархун», до войны о нем и не слышал никто.

      – Ну, водки мы с тобой, пожалуй,