Солдатами не рождаются. Константин Симонов

оставили, но они сказали, что ни в коем случае нельзя. Это правда?

      Он спросил так, что нельзя было соврать, да Серпилин и не считал нужным это сделать.

      – Видишь ли, какое дело, – сказал он. – Если бы я вступил после твоего отца в командование его дивизией и если бы ты попросил взять тебя, я бы тебе не отказал, но поставил бы условие: вернись домой вместе с матерью, пробудь с ней полгода, пока она хоть немного успокоится, закончи седьмой класс, а потом пиши рапорт.

      – А если они и тогда не возьмут?

      – Тогда напиши мне, я тебя возьму. Принеси тетрадь, запишу мой адрес.

      Мальчик быстро вышел и принес общую тетрадь, раскрытую на чистой странице.

      Серпилин крупно написал в ней номер своей полевой почты и, вспомнив об, очевидно, предстоявшем ему назначении, сказал:

      – Если переменю номер, сообщу.

      Сказал – и почувствовал, что мальчик поверил ему. И правильно сделал, что поверил.

      – А как сейчас дела у вас под Сталинградом?

      – Дела неплохие, а в недолгом времени, думаю, станут хорошими.

      – Но ведь вы их совсем там окружили?

      – Совсем.

      – И уже давно?

      – Порядочно. Скоро полтора месяца.

      – Так почему же?.. – По глазам мальчика было видно, как ему не терпелось поскорей уничтожить всю сидевшую в Сталинграде немецкую армию. – Ведь они там совсем уже на пятачке.

      Серпилин усмехнулся, мысленно представив себе этот «пятачок», который и до сих пор еще был размером в четыре Москвы.

      «Пятачок»!.. На каждый метр этого «пятачка» придется еще сбрасывать килограммы и килограммы железа и все равно потом доплачивать сверх железа кровью. Ничего себе «пятачок»! Этот говорит так по детскому недомыслию, ему простительно. Но есть и взрослые люди, до сих пор не понимающие, сколько солдатских могил приходится на каждый шаг войны».

      – А тебе хочется, чтоб все раз-два – и готово? Самому хотелось бы, да редко бывает!

      – А почему?

      – Если приедешь ко мне, увидишь почему. Будильник есть?

      – Есть.

      – А когда встаешь?

      – В полседьмого.

      – Как проснешься, разбуди меня. Боюсь проспать. Давно уже толком не спал.

      Серпилин потянулся и с недоверием к самому себе почувствовал, что ему наконец-то хочется спать. Всего час назад ему казалось, что этого никогда не будет.

      – Разбудишь, попьем чаю и поедем по своим делам: ты – к себе в школу, а я – к себе в дивизию.

      – А слово мне даете? – вдруг спросил мальчик, имея в виду обещание Серпилина, и глаза у него стали ожидающими, возбужденными.

      – Я слов никогда и никаких не давал и не даю, за исключением присяги, – серьезно сказал Серпилин. – Но если говорю: сделаю, – делаю. А если сомневаюсь, сделаю ли, молчу. И тебе так советую. Харчи до утра газетой прикрой…

      Он пошел к себе в комнату, но вспомнил о предстоящем звонке Ивана Алексеевича.

      – Когда ляжешь? – крикнул он, открыв дверь.

      – Поздно. Мне еще уроки надо готовить.

      – Если крепко засну, не услышу, как по телефону будут звонить, разбуди!

      Так