Солдатами не рождаются. Константин Симонов

плохое, словно она в чем-то виновата перед ним! Нет, она никогда и ни в чем не была виновата перед ним! Кто угодно, в чем угодно, только не она, ни в чем, никогда.

      Он не мог больше стоять над гробом, стоять и смотреть на нее, и даже испытал облегчение, когда один из могильщиков подошел и сказал:

      – Все готово. Как, товарищ генерал, закрывать будем?

      – Да, – сказал Серпилин, отпуская прикушенную, онемевшую губу.

      Сын нагнулся к рукам матери и поцеловал их. Теперь она была уже не вольна запретить ему это.

      Оторвав лицо от ее рук, сын накрыл тело простыней, и могильщики привычно и ловко прибили крышку гвоздями.

      Серпилин не двинулся.

      Могильщики поднесли гроб к краю могилы, подложили две длинные веревки и стали опускать его в яму. Потом вытянули веревки, и настала короткая непонятная тишина.

      – Ты бросишь? – спросил в этой тишине сын.

      И Серпилин понял: они ждут, чтобы он бросил первую горсть земли.

      Он нагнулся, поднял мерзлый комок и бросил его на гроб. Потом бросил несколько комков земли сын, потом заработали лопаты… И все кончилось.

      Когда они вышли из ворот кладбища, сын спросил:

      – Ты куда?

      – В Генштаб.

      – Подвезти тебя?

      – Подвези, – равнодушно сказал Серпилин.

      Сын, как и утром, сел за руль, пересадив шофера назад. Ехали молча. Несколько раз Серпилину казалось, что сын заговорит с ним. Но сын молчал. И если бы Серпилин мог посмотреть в эти минуты на свое собственное лицо, он бы, наверное, понял, почему сын молчал и не смел заговорить с ним.

      Только когда они остановились возле Генштаба и Серпилин уже ступил одной ногой на тротуар, сын тихо спросил:

      – Домой не поедешь?

      – Не знаю. – Серпилин посмотрел в ждущее лицо сына, еще раз повторил «не знаю», повернулся и тяжелыми, свинцовыми ногами пошел по переулку.

      Он позвонил из бюро пропусков, но Ивана Алексеевича опять не было на месте.

      – У начальника Генерального штаба, – ответил адъютант, – и неизвестно, сколько пробудет, может быть, оттуда прямо… – Он не договорил, куда «прямо», и добавил: – Возможно, до самой ночи. Я доложил, товарищ генерал. Заявка на вас дана, вылет в восемь пятнадцать с Центрального. Куда за вами машину прислать?

      – Домой.

      – В семь ровно будет у вас. Генерал-лейтенант просил передать, чтоб вы вечером были дома, он, как освободится, будет сам звонить вам, возможно даже ночью. Просил передать, что непременно увидит вас. Только будьте дома.

      – Хорошо.

      – Машина вам еще нужна сегодня?

      – Нет, – сказал Серпилин, подумав, что сегодня ему уже больше ничего не нужно, разве что зайти куда-нибудь поесть. Он так ничего не ел и не пил со вчерашнего дня, кроме тех двух стаканов чая с бубликами в приемной у Ивана Алексеевича.

      – Тогда здравия желаю, товарищ генерал. Примите мое сочувствие вашему горю.

      – Спасибо. – Серпилин положил трубку.

      Выходя из Генштаба, он еще не решил, куда