Главный подозреваемый. Генрих Эрлих

и огляделся.

      Двери обеих квартир на шестом этаже были распахнуты. У одной сгрудилось несколько молодых людей, были среди них и две приличного вида девицы, их лица являли смесь страха и жадного любопытства, но рты были закрыты, а глаза устремлены в квартиру напротив. Крик доносился оттуда. Вскоре появился и источник крика – молодая, лет тридцати, женщина, крашеная блондинка с великолепной фигурой, которую облегало маленькое черное платье, одеяние довершали черные туфли-лодочки и черная же шелковая пелерина на плечах. О лице ее ничего определенного сказать было нельзя, только то, что рот большой, а стоматолог хороший, все остальное закрывали кисти рук, тонкие, ухоженные, с несколькими изящными кольцами на длинных пальцах. Из-под воздетой левой руки женщины выглядывала лохматая голова, небольшие стильные очечки перекосились на круглом, немного детском лице. Рука юноши облегала талию женщины и в меру сил направляла ее к выходу.

      Проявились и другие источники шума. Лифт, совершив утомительное путешествие вниз-вверх, выплюнул дюжего милиционера с сержантскими лычками и автоматом в руках, а на лестнице, тяжело дыша, появились два его рядовых товарища.

      – Кто? Что? Незаконное проникновение! Сигнализация! Всем стоять! Гражданка замолчите! – закричали они одновременно.

      – Я разговаривала с ним по телефону полчаса назад, – каким-то будничным голосом сказала действительно умолкнувшая женщина и стала тихо оседать.

      Юноша безуспешно пытался удержать ее, опускаясь вместе с ней на пол. Так постепенно присутствующим открылся вид на внутренность квартиры. На большой холл, на широко распахнутые двери гостиной, на бежевый ворсистый ковер, устилающий пол гостиной, на крупного мужчину в черном смокинге и большой бабочке, темно-вишневой с искрой. Мужчина лежал на ковре, на боку, обратившись лицом к дверям, вокруг головы расползалось темное пятно, гармонировавшее по цвету с бабочкой. Искр добавлял лежавший возле мужчины пистолет. Пахло дорогим мужским одеколоном, женскими духами и пороховой гарью.

      – Почему он это сделал? – прошелестело откуда-то снизу.

      – Это что же, самоубийство? – бухнул дюжий милиционер. – Ну, блин! – он достал рацию, принялся кричать сквозь какой-то стрекот и шум: – Старший сержант Утюжев. Да, на выезде, по сигналу… У нас тут того, типа самоубийство… Нет, огнестрельное… Свидетелей? Свидетелей человек пятнадцать… Понял…

      Свидетелей действительно прибавилось – из мансарды по лестнице спустится Магомедов в сопровождении охранника, снизу поднялась Таисия. Чуть раньше, еще до Северина, подошел Кузнецов, сменивший кроссовки на домашние тапочки, а одежду на белесый от многочисленных стирок спортивный «олимпийский» костюм. Он стоял почти у самых дверей, холодно смотрел на тело и слегка двигал щеками, как будто хотел сплюнуть, как давеча внизу. К подполковнику боязливо прижималась довольно полная женщина лет сорока пяти с приятным милым лицом. Увидев распростертое тело, она вздрогнула, ее рука взметнулась к шее, принялась мять верх платья, из глаз потекли слезы. Кузнецов ласково