Холодные звезды (сборник). Сергей Лукьяненко

не колеблясь, солгал я. Так беззаботно, что Наставник, похоже, поверил.

      – Узнаешь что-нибудь, Никки? Сердце отзывается?

      – Нет. Но мне здесь нравится.

      – И то хорошо, – вздохнул Пер. Подошел ко мне. Походка у него и так была бодрая, молодая, а сейчас вообще стала пружинистой, энергичной, словно сосновый воздух влил в него силы. – Тебе не могло не понравиться, Никки.

      Из кабины вышла Катти, потом Таг, потом Ган. На их лицах появлялся такой восторг, что мне стало завидно.

      – Я год здесь не была, – воскликнула Катти. – Ребята, все как раньше! Даже у стрекотунчика гнездо на прежнем месте!

      Покосившись на кусты, я попытался разглядеть гнездо неведомого стрекотунчика, но так ничего и не высмотрел.

      – Сейчас хорошее время, – сказал Пер. – У маленьких – послеобеденный отдых. У старших – занятия или подготовка-к-труду. Никого не побеспокоим.

      Мы пошли по тропинке. Я замечал, что все поглядывают на меня, словно ждут, что свершится чудо и я воскликну: «Помню! Вот дерево, на которое мы лазили в детстве! Вот куст, о который исцарапался Ган!»

      Можно в общем-то что-то подобное сказать. Наверняка окрестности кабины служили местом детских игр, пряток, здесь сооружали тайные домики и прятали секретные записки. Мальчик, карауливший у кабины случайных гостей, был тому отличным доказательством. Но мне не хотелось лгать, даже ради удовольствия друзей.

      Они и сами скажут все, что я мог бы придумать.

      – Никки, ты помнишь, мы тут играли в регрессоров! – сказал Таг. – Ты прятался в засаде и сбил арбалетной стрелой берет с Гана! Катти потом за тобой полдня гонялась по парку!

      – И догнала? – заинтересовался я.

      Таг вздохнул:

      – Вроде бы да… Катти, ты ведь его догнала?

      – И едва не утопила в озере, – мрачно сказала Катти. – Что на тебя тогда нашло, Ник, ты же всегда в играх был осторожным!

      – У Никки от природы склонность к импульсивным поступкам, – обронил Наставник через плечо. – Я долго учился гасить эти порывы.

      Они еще о чем-то болтали. Вспоминали какие-то игры, состязания, обиды и примирения, происходившие вот тут… вон там… поодаль… поблизости…

      Но мне эти воспоминания не давали ничего, кроме грусти.

      Детство и юность – украдены. Настоящее – сплошные загадки. Будущее – в тумане.

      Я так стремился на Родину! Я надеялся, что она вернет мне меня самого. Но чудес не бывает. И этот мир, такой добрый и благоустроенный, такой теплый и радостный, – чужой для меня.

      Чужой навсегда.

      Деревья расступились, мы вышли к зданиям интерната.

      Первым моим впечатлением был покой. Здания – очень старые, сложенные из шершавого камня, когда-то, наверное, белого, а сейчас потемневшего. Стены оплетены вьюнками, сквозь зеленые стебли, усыпанные мелкими оранжевыми цветами, проглядывают желтые, высохшие. Рядом с окнами, которые почти все были открыты нараспашку, стебли вьюнков казались какими-то подерганными, с ободранными листьями и цветами. Понятненько…

      – Я любил выбираться ночью из интерната через окно? – спросил я,