Казаки в Абиссинии. Петр Краснов

Быстро восходит солнце, затопит оно лучами белые стены каменных домов и серые огорожи сомалей и висит, жаркое, часов до 6. В 6 часов так же быстро темнеет. Словно из мешка, по темно-синему небу насыпаются звезды, а жара всё та же. Раскаленный песок согревает землю. Под утро соберутся на небе облака, составят завесу стыдливому солнцу, но подымется оно – и опять голубое небо чисто, и мерцают и переливают в знойном воздухе синеватые дали. На этой почве, кроме верблюжьей травки с мясистыми листочками, ничего не растет. Посадить финики, бананы, гранаты можно, но тогда нужно рыть арыки, проводить воду, нужно работать, а работать не принято. Да и к чему всё это, когда грязное полотенце – вполне достаточный костюм для мужчины, два-три банана, грязная лепешка из дурры[28] – пища, а круглая хижина из хвороста, обвязанного веревками, – кров воинственного сомаля. Водить караваны, бродить по пустыне, ища добычи, не разбирая какой, будет ли то леопард, крадущийся за антилопой, стадо козлов диг-дигов, пучок сухой мимозы на топливо или, наконец, одинокий европеец с ружьем, – его ремесло. За поясом у него торчит большой кривой нож, в руке легкое копье с плоским острием, которым он поражает с 60 шагов, и так идут они маленькими шайками из оазиса в оазис, пробираясь по унылым пескам сомалийской пустыни. Они находятся под протекторатом французов, но и таджурский султан им страшен. За бакшиш он ведет караван, распевая свою песню, где все вскрикивают «бура ма бурум руси ой лига де тальха гуйю», за бакшиш служит в полиции. Как слуга он честен и аккуратен. Раскидайте свой чемодан в гостинице, он соберет его снова, и ни одна вещь не пропадет у него. Дома у него осел, да бык с горбом, да жена с ребенком, которого она таскает сзади на полотенце.

      Сомалийские женщины более одеты, нежели мужчины. Их ноги закрыты длинной пестрой тряпкой наподобие малороссийской плахты[29], грудь прикрыта чем-то вроде рубашки и, конечно, более ничего. По виду они сильно напоминают наших чухонок, но только выкрашенных в темную краску.

      В Джибути их живет около 5000. Цифра колеблется постоянно в зависимости от прихода и ухода караванов. То и дело по дороге подходят сомали, отдают в караулке свою пику и нож и исчезают в городе, а потом снова идут назад, получая при выходе вооружение.

      Днем на площади перед управлением разбит базар. Желтые, как песок, верблюды, песок желтый, как верблюды, тростник, верблюжьи седла, дурра и пучки мимозы для топлива – вот чем торгуют на нем. Иногда принесут леопардовую шкуру, повесят ее у входа, потолчется около нее толпа черных, и висит она до тех пор, пока какой-нибудь европеец не купит ее, заплатив 10 франков.

      Джибути – только передаточный пункт между Абиссинией и Красным морем: это окно в Африку, которое прорубают французы, окно еще не обработанное, без рамы, без стекол, с одним грязным переплетом из драни – так то и полагается окну в сомалийской пустыне.

      Тихо идет дело в этом зное. Агент Messageries, обвеваемый «панка», сидит и пишет отчеты в конторе,

28

Дурра, хлебное сорго, майло – подвид семейства злаковых. Зерна дурры перерабатывают в крупу и муку.

29

Кустарная ткань, а также четырехугольный отрез ее, носимый в виде юбки.