Дневники. Зинаида Гиппиус

говорим по телефону в Петербурге. Нет, мы умеем не только писать, но и разговаривать эзоповским языком.)

      – Что теперь будет? – спрашиваю я под конец.

      – А будет… то, что начинается с а…

      Керенский прав, и я его понимаю: будет анархия. Во всяком случае, нельзя не учитывать яркой возможности неорганизованной революции, вызываемой безумными действиями правительства в ответ на ошибки политиков. «Умеренные» просьбы должны давать правительственную реакцию. Лишь известная политическая неумеренность может добиться необходимого минимума.

      А только он спасет Россию. Его нет – и каждый день стены сдвигаются: стена немцев и стена хаотического бунта внутреннего. Они сдвинутся и сольются. Какие возможности!

      Я не устану повторять все то же, все то же: ответственность всецело лежит на кадетах, которые, не понимая момента, выбрали блок с правыми вместо блока с левыми. Борьба с правительством посредством олибераленья правых кругов – обречена на крах. Ведь надо же знать, когда и где живешь, с кем имеешь дело. И это «политика»?

      Да зачем, почему, для чего снизошло бы правительство к покорнейшим просьбам Милюкова с Шульгиным и с Борисом Сувориным? (Он тоже за блок и «доверие».) Правительство не боится никаких разумно-вежливых слов. Анархии не боится, ибо ничего не видит и не понимает. В предупреждение «злоумышленных эксцессов» (видали, мол, виды!) этот рамоли Горемыкин созвал к себе на днях… всех градоначальников. У цензуры пока заметны признаки острого помешательства, но вскоре она просто все закроет, и когда на улицах будут расстрелы – газеты запишут усиленно о театре.

      Правительство, в конце концов, не боится и немцев.

      Но неужели наши главные «политики», наши думцы, кадеты, неужели они о сю пору еще не убедились бесповоротно, что без перемены правительства невозможно остановить нашествие немцев, как невозможно предотвратить бессмысленное восстание?

      Я хочу знать; это нужно знать; ибо если они в этом еще не твердо убеждены и действуют как действуют, – то они только легкомысленные, ошибающиеся люди; а если убеждены, и все-таки по-своему, бесплодному (вредному) действуют, – они преступники.

      Так или иначе – ответственность лежит на них, ибо, по времени, им должно действовать.

      В Петербурге нет дров, мало запасов. Дороги загромождены. Самые страшные и грубые слухи волнуют массы. Атмосфера зараженная, нервная и… беспомощная. Кажется, вопли беженцев висят в воздухе… Всякий день пахнет катастрофой.

      – Что же будет? Ведь невыноситель-но! – говорит старый извозчик.

      А матрос Ваня Пугачев пожимает плечами:

      – Уж где этот малодушный человек (царь), там обязательно несчастье.

      «Только вся Рассея – от Алексея до Алексея».

      Это, оказывается, Гришка Распутин убедил Николая взять самому командование.

      Да, тяжелы, видно, грехи России, ибо горька чаша ее. И далеко не выпита.

      Третьего дня было жарко, ярко, летне. Петербург, весь напряженно и бессильно взволнованный, сверкал на солнце.