Дневники. Зинаида Гиппиус

общество закрыли!

      Москвичи осатанели от православного патриотизма. Вяч. Иванов, Эри, Флоренский, Булгаков, Трубецкой и т. д. и т. д. О Москва, непонятный и часто неожиданный город, где то восстание – то погром, то декадентство, то ура-патриотизм, – и все это даже вместе, все дико и близко связано общими корнями, как Герцен, Бакунин и – аксаковская славянофилыцина.

      У нас цензура сейчас – хуже николаевской раз в пять. Не «военная», общая. Напечатанное месяц тому назад перепечатать уже нельзя. Рассказы из детской жизни цензурует генерал Дракке… Очень этичен и строг.

      Скрябин умер. Многие, впрочем, умерли. Сыновья З.Ратьковой живы, на войне.

      Не успеешь с кем-нибудь поспорить – он уж на войне.

      Белая ночь глядит мне в глаза. Небо розовое над деревьями Таврического сада, тихими, острыми. Вот-вот солнце взойдет. Есть на что солнцу глядеть. Есть нам что ему показать. А еще говорят – «солнцу кровь не велено показывать»…

      Все время видит оно – кровь.

      15 мая

      Все более и более ясные формы принимает наш внутренний ужас, хотя он под покрывалом, и я лишь слепо ощупываю его. Но все-таки я нащупываю, а другие и притронуться не хотят. Едва я открываю рот, – как «реальные» политики накидываются на меня с целой тьмой возражений, в которой я, однако, вижу роковую тупость.

      Да, и до войны я не любила нашу «парламентскую оппозицию», наших кадетов. И до войны я считала их умными, честными… простофилями, «благородными иностранцами» в России. Чтобы вести себя «по-европейски», – и чтобы это было кстати, – надо позаботиться устроить Европу… Но что я думала до войны – это неважно, да неважны и мои личные симпатии. Я говорю о теперешнем моменте и думаю о кадетах, о нашей влиятельной думской партии, с точки зрения политической целесообразности. Я сужу их линию поведения, насколько могу объективно, и – увы – начинаю видеть ошибки фатальные.

      Лозунг «Все для войны!» может, при известной совокупности обстоятельств, звучать прежде всего как лозунг «Ничего для победы!». Да, да, это кажется дико. Это то, чего никогда не поймут союзники, ибо это русский язык, но… как русские не понимают?

      Боюсь, что и я этого… не хочу до конца понять. Ибо – какой же вывод? Где выход? Ведь революция во время войны – помимо того, что она невозможна, – как осмелиться желать ее? Мне закрывают этим рот. И значит, говорят далее, – думать только о войне, вести войну, не глядя, с кем ради нее соединяешься, не думая, что ты помогаешь правительству, а считая, что правительство тебе помогает… Оно плохо? Когда пожар – хватай хоть дырявую пожарную кишку, все-таки помощь…

      Какие слова-слова-слова! Страшно, что они такие искренние – и такие фатально-ребяческие! Мы двинуться не можем, мы друг другу руки не можем протянуть, чтобы по пальцам не ударили, и тут «считать», что «мы» ведем войну («народ!») и только берем снисходительно помощь от царя. Кого обманывают? Себя, себя!

      Народ ни малейшей войны не ведет. Он абсолютно ничего не понимает. А мы абсолютно ничего ему не