Дневники. Зинаида Гиппиус

насчет Горького потому, что он давнишний эсдек (насколько он в политике сознателен… Мало!). Были кое-кто из нетвердых кадетов… Были все наши «седые и лысые». Была Кускова. Единственная «умная» женщина, одна и на Петербург, и на Москву (она живет в Москве). Умная! Необыкновенно непроницательная, близорукая в той же политике.

      Я забыла сказать, что зимой, когда сдвинулись особенно все «вопросы» (польский, еврейский и т. д.) и когда я сказала, что признаю первым и главным – вопрос русский, это дало кому-то мысль образовать еще одну группу – «русскую». Сказано – сделано, готово! Есть русская группа.

      О мысли такой группы мы не очень подробно сговорились. Некоторые, как М., Керенский и, отчасти, Дмитрий, поняли «группу» в моем смысле, т. е. как наш русский вопрос, – наш внутренний, и наше к нему отношение в данный момент, при войне. Коренной неизбытный вопрос, от разрешения которого зависят автоматически все другие. Поэтому важен так был Керенский, позиция которого мне все больше и больше нравится.

      На первом же собрании выяснилось, что многие совсем не понимают, в чем суть. А иные, как, например, Карташёв, со своей национальной тягой, склонны были сделать из этой «группы», – членами которой мнили только по крови русских, – зерно какой-то педагогической академии, где бы интеллигенция петербургская поучалась националистическим чувствам. Помню, как твердокаменный Николай Дмитриевич Соколов завел длинную шарманку о… федерализме. Дмитрий о самодержавии (не в практических тонах), Карташёв свое, Керенский, конечно, свое и верное, но сбивчиво, и только бегал из угла в угол, закуривал и бросал папироску, загорался и гас. М. поручено было составить записку по существу вопроса, я взялась помогать, но как-то уж видно было, что толку дальнейшего не будет. И не было. Записку мы, однако, написали. В очень осторожных тонах, не помню ее точно, помню лишь, что там говорилось о некоторых допустимых и при войне действиях на правительство, но революционного порядка, в виду того, что положение ухудшается; что если даже во время войны не будет никаких неорганизованных, стихийных внутренних вспышек, – а они возможны, – то после войны пожар неизбежен; а чтобы он не был стихийным, – об организованном деле надо думать теперь же. Уже с этого момента.

      Почему-то записка никуда не попала, и лишь на этом последнем «радикально-демократическом» собрании, у нас, М. ее прочел.

      Изумительно, что ни Горький, ни Кускова, ни один «седой и лысый» даже не поняли, о чем речь! Даже никакого «вопроса» не усмотрели! Кускова объявила, что это все «старое», а т. к. война будто бы все изменила, то и все углы зрения должны быть другими. Впрочем, Кускова и раньше, когда была у нас одна, на мой окольный вопрос: «Как бы у нас да не было революции?» – сказала твердо:

      – Никакой революции ни под каким видом не будет.

      – А что же будет?

      – «Обогащайтесь», вот что будет.

      Пожала плечами. Принялась рассказывать о ростовских спекуляциях.

      Я – воистину не знаю, что будет (вот «радикально-демократической»