Средний пол. Джеффри Евгенидис

во времена Августа. И она до сих пор сохранилась. Взгляните, Филипс. Рассмотрите все внимательно.

      К седьмому сентября 1922 года все греки в Смирне, включая Левти Стефанидиса, надели фески, чтобы выдать себя за турок. В Чесме эвакуировались последние греческие солдаты. Турецкая армия находилась в тридцати милях от города, а из Афин так и не прибыли корабли для вывоза беженцев.

      Левти, при деньгах и в феске, пробирается сквозь толпу на причале. Он пересекает рельсы конки и идет вверх. Находит мореходное управление. Внутри клерк – он склонился над списками пассажиров. Левти достает свой выигрыш и произносит:

      – Два билета до Афин.

      – Каюта или палуба? – не поднимая головы, спрашивает клерк.

      – Палуба.

      – Тысяча пятьсот драхм.

      – Нет, каюта нам не нужна, – говорит Левти, – нас вполне устроит палуба.

      – Это за палубу.

      – Тысяча пятьсот? У меня нет таких денег. Еще вчера это стоило пятьсот.

      – То было вчера.

      Восьмого сентября 1922 года генерал Хаджинестис в своей каюте потирает правую ногу, потом левую, массирует их костяшками пальцев и встает. С достоинством выходит на палубу – точно так позднее он пойдет на казнь в Афинах, где его приговорят к смерти за проигранную войну.

      На причале греческий гражданский губернатор Аристид Стергиадис садится в шлюпку, чтобы покинуть город. Толпа кричит, улюлюкает и потрясает кулаками ему вслед. Генерал Хаджинестис спокойно наблюдает за происходящим. Толпа заслоняет ему его любимое кафе. Единственное, что он видит, так это вывеску кинотеатра, в котором десять дней тому назад он смотрел «Танго смерти». Потом до него долетает свежий запах жасмина, хотя, возможно, это еще одна галлюцинация. Он вдыхает аромат цветов, шлюпка подплывает к кораблю, и смертельно бледный Стергиадис поднимается на борт.

      И тогда генерал Хаджинестис отдает свой первый за несколько прошедших недель военный приказ: «Поднять якоря! Задний ход! Полный вперед!»

      Левти и Дездемона с берега наблюдают за отплытием греческого флота. Толпа бросается к воде, вздымает свои четыреста тысяч кулаков и кричит. А затем наступает тишина. По мере того как люди осознают, что родина предала их, Смирна оставлена и теперь ничто не отделяет их от наступающих турок, все замолкают.

      (Не помню, говорил ли я, что летом на улицах Смирны были расставлены корзины с лепестками роз? Упоминал ли я, что все жители этого города владели французским, итальянским, греческим, турецким, английским и голландским языками? А рассказывал ли я о знаменитых смоквах, которые доставляли сюда караваны верблюдов, – смоквы сбрасывали прямо на землю, так что женщины втаптывали их в соленую воду, а дети садились на эти кучи, чтобы справить нужду? А упоминал ли я о том, что зловоние там смешивалось с куда как более приятными ароматами миндаля, мимозы, лавра и персика и что на Марди Гра[13] все надевали маски и устраивали изысканные обеды на палубах фрегатов? Я хочу напомнить обо всем этом, потому что все это происходило в городе, не принадлежавшем ни одной стране, так как он объединял собой все страны, а также потому что

13

Марди Гра (фр., букв. «жирный вторник») – вторник перед началом католического Великого поста.