Власть Прозерпины. Марита Мовина-Майорова

никогда-никогда никого не полюбит. Внутренняя опустошённость от утраты ещё не перешла в ужас перед будущим позором и одиночеством.

      Всё ещё было впереди…

      2.

      Они бродили по Риму. Взявшись за руки.

      Воздух плыл от зноя – тридцать пять в тени. Когда они выходили из магазина или какого-нибудь другого здания, в лицо им пыхал такой жар, что каждый раз она вспоминала момент открывания духовки, чтобы глянуть, ни готов ли пирог – тот же обжигающий воздух.

      Стройная, миниатюрно-изящная, загорелая, в обтягивающей маечке, выставляя напоказ свою шикарную грудь; в коротеньких шортах-юбке, едва прикрывавших верхнюю часть ног, в деревянных босоножках на высоченных каблуках – она была постоянным объектом внимания и мужчин и женщин. Коротенькая стрижка «под мальчика», выгоревшие светлые волосы, изумительной чистоты серо-синие огромные глаза – полный «атас» для итальянцев.

      И здесь, в Риме, почти одетая, и на пляже в Палермо – в чёрном сплошном купальнике с высокими трусиками и прозрачными вставками на боках, со шнуровкой на мягко колышущейся при ходьбе, соблазнительной груди – всюду за своей спиной она слышала восхищенные мужские восклицания: «Бэлла!»

      Она слышала возгласы восхищения. Но не смотрела по сторонам, не ловила взгляды. Она знала, что хороша! Безумно соблазнительна. Ей нравилось быть такой: соблазнительной и недосягаемой для них. Ничьей. Эта игра её возбуждала.

      А Витторио говорил ей, что хотел бы, чтобы она была маленькой Дюймовочкой, которая жила бы у него в кармане. И он, только он один, мог бы любоваться ею, доставая из кармана и, насладившись её прелестями, снова клал бы её в карман.

      Ей нравилось быть такой желанной для него. Ей нравилось быть такой обворожительной. Только для него. Ей нравилось быть доступной для него в любое мгновение, когда он только этого пожелает. И потому её сердило, что он ревновал её постоянно ко всему на свете. Даже к морю. Даже к окну квартиры, к которому она, голая, подходила вечером, чтобы закрыть.

      – Кто кого должен ревновать? – спрашивала она, смеясь, но в глубине души, сердясь на него. – Мне сорок три, а тебе – двадцать восемь.

      Теперь он начинал сердиться на неё, потому что для него она была самой восхитительной женщиной на свете, и возраст для него не имел никакого значения. Они и смотрелись как ровесники.

      – Ты – чудо! – говорил ей он. – Таких как ты, больше нет! Только ты можешь быть такой: неуловимой, и каждое следующее мгновение – другой. И всегда – п р и т я-я-я-г и в а ю щ е й.

      Эту игру он начал ещё в свой первый приезд в Санкт-Петербург – он стал считать, сколько её – разных. И когда на четвёртый день дошёл до сто первой – сдался. Его восторг перед ней не имел границ. Все те её качества, которые пугали других мужчин, и потому они, как правило, предпочитали восхищаться ею издали, его приводили в экстаз! Он только и мог повторять: – О! Мира! О! О! О! … Слов у него не хватало не потому, что он ещё плохо говорил по-русски. И по-английски они