Власть Прозерпины. Марита Мовина-Майорова

расстаться с ним. Но наступал холод и голодная смерть. Большую часть времени они лежали в шалаше, прижавшись друг к другу. Сливаясь, то ли в бреду, то ли в действительности в одно целое. Несколько раз она порывалась сходить в селение за едой и одеждой. Но каждый раз останавливала себя, понимая, что все мосты сожжены, и там её ждёт позор, и если не смерть, то изгнание. И она оставалась. Надо было что-то предпринимать, но он, как будто, не видел и не понимал, что они идут к смерти. Он ничего не предлагал, но с каждым днём все упорнее просил её не оставлять его. И она продолжала не спрашивать его, что он собирается делать, куда собирается идти дальше, собирается ли вообще куда-то идти, и возьмёт ли её с собой. Она боялась задавать ему эти вопросы, потому что смутно чувствовала, что она ему в его дальнейшей жизни не нужна. Он, уходя, не позовёт её с собой.

      Но он, как будто, не собирался уходить, а все настойчивее просил её не уходить от него. И она начинала уже верить, что что-то изменится в происходящем. Он явно чего-то ждал. Но даже если бы он и не просил её остаться, она бы все равно не ушла – она не могла без него жить и готова была умереть здесь, вместе с ним, будучи одним целым.

      Она уже забыла об условии, которое сама поставила ему при первой встрече. И боялась, что он вспомнит о нем.

      Она вымоталась до предела. Разум её метался между пониманием того, что такое бездействие приведёт их к смерти, незнанием как выбраться из этого тупика и страхом остаться без него. Ночами она лежала без сна, замерзая все больше, и отчаянно спрашивала себя, что же с ней происходит? Что произошло с ней в этом лесу в тот день, когда она увидела его неподвижного у ручья? Что произошло с ней? Какие-то смутные видения всплывали временами в её воспалённом сознании, от которых ей становилось жутко, пот выступал на лбу, и все тело покрывалось испариной. Сердце начинало бешено колотиться, и она в панике отстранялась от лежавшего рядом с ней человека. А человека ли?

      И она вспоминала вдруг, как он смотрел на неё, думая, что она спит, и ей становилось по животному страшно. Инстинкт самосохранения на мгновение пробуждался в ней, и она готова была сорваться с места и бежать от этого шалаша и этого «человека ли» без оглядки. Но ещё ужаснее были мысли о том, что и она перестала быть собой. Да, в тот момент, когда она впервые увидела его, ей показалось, что она заметила в себе довольно странное движение, напомнившее ей об оставшемся в дымке бессознательности видение насилия над её телом. Но это было лишь мимолётное движение. Потом её заполнила безотчётная его власть над ней. Что-то было в его глазах, когда он смотрел на неё.

      И потому сила её желания никогда не покидать его, отдаваться безраздельно, служить ему, покоряться ему – страшила её.

      А то, что происходило с ней иногда по ночам, когда жажда его молодой крови переполняла её, и она готова была растерзать его на части и захлебнуться его кровью, испытывая восторг – что это было? Разве это была она? Нет! Это было дикое животное. Хищное животное. И это животное