Берлинский боксерский клуб. Роберт Шареноу

с Максом, и поэтому до меня не сразу дошло, что этот его жест обращен к нам. Но сообразительная Хильди пихнула меня локтем в бок:

      – Карл, нас папа зовет.

      Когда мы подошли, я физически почувствовал на себе взгляд Макса. Оттого что на меня в первые в жизни смотрел по-настоящему знаменитый человек, мне казалось, будто и меня краешком касается сияние его славы.

      – Макс, знакомься: мой сын Карл и моя дочь Хильдегард.

      – Меня зовут Хильди.

      – Рад с тобой познакомиться, Хильди, – сказал Макс Шмелинг, галантно пожал ей руку и поцеловал в щечку.

      Хильди залилась краской. А он протянул руку мне, и мы обменялись рукопожатием.

      – Что это с тобой? – спросил Макс, глядя на мою разукрашенную физиономию.

      – Упал с лестницы, – торопливо ответил я.

      – Боюсь, Макс, мой парень не больно ловок, – объяснил отец. – Это у него врожденное – я и сам спортсмен никудышный.

      Лицо у меня заполыхало даже ярче, чем у Хильди. Отец вообще думает, что говорит? Если сам он неуклюжий и неспортивный, это еще не значит, что я такой же. Я, между прочим, очень неплохо играю в футбол. Но ему-то откуда об этом знать? Он ведь со мной ни разу не играл. Однажды я позвал его погонять мяч, но он отказался. «Мы – люди мысли, – сказал отец. – А думаем мы не ногами».

      – Тебе сколько лет? – спросил меня Макс.

      – Четырнадцать.

      – Он, Зиг, очень рослый для своих лет, – сказал Макс. – Это, должно быть, в материнскую родню. А взгляни на размах рук – прямо прирожденный боксер.

      Он поднял мне руки в стороны, как у буквы Т, и прикинул на глаз их общую длину.

      – Да тут уже метр восемьдесят. А росту в тебе сколько? Метр семьдесят? Семьдесят пять?

      – Метр семьдесят пять, – сказал я.

      – Размах у него чемпионский, Зиг, – авторитетно заявил Шмелинг и позволил мне опустить руки.

      У меня бешено заколотилось сердце. До сегодняшнего дня я и знать не знал про этот самый «размах», а теперь был готов что угодно отдать, лишь бы он стал у меня еще больше. А еще он сказал, что я – «прирожденный боксер». Неужели правда?

      Отец, похоже, пропустил все эти чу́дные слова мимо ушей.

      – Карл, прими у герра Шмелинга плащ и угости его чем-нибудь, – велел он, а потом обратился к Максу: – А мне позволь позаботиться о твоей красавице-жене. Хильди, помоги фрау Ондре снять жакет.

      Отец с Хильди занялись женой Шмелинга и ненадолго оставили нас с ним наедине.

      – Разрешите, я вам помогу, герр Шмелинг.

      – Danke[12], – сказал он и вручил мне плащ. – И, пожалуйста, зови меня Максом.

      – Хорошо, Макс, – ответил я, хотя такое обращение казалось мне слишком фамильярным.

      – И кто ж тебя, парень, так отделал?

      – Простите?..

      – С кем ты подрался?

      – Я… я упал…

      – С лестницы ты, может быть, и упал, но что подрался – это точно. Я всю жизнь на ринге и что-что, а кровоподтек от кулачного удара ни с чем не спутаю. Если не ошибаюсь, ты словил

12

Благодарю (нем.).