Берлинский боксерский клуб. Роберт Шареноу

я наполнил из кувшина его бокал.

      – Почему бы тебе, Макс, не приобрести пейзаж работы герра Харцеля? – спросил отец. – Анни, по-моему, очень приглянулся вот этот.

      Отец показал рукой на холст, на котором довольно скучно была изображена гряда поросших травою холмов.

      – Посмотри, как мило, Макс, – сказала Анни. – Эта картина прямо создана для нашего загородного дома.

      – Да-да, герр Харцель, ваши полотна выше всяких похвал, – поддержал жену Макс. – Это, например, будет дивно смотреться на стене в библиотеке. Мы его покупаем.

      – Wunderbar![13] – воскликнул отец.

      – Для меня большая честь, что моя работа окажется в вашем собрании, герр Шмелинг, – с легким поклоном сказал Харцель.

      – Я еще и другую картину собирался купить, – сказал Макс.

      – Ах да, тебе тот горный вид понравился, – отец указал на другой, но тоже ничем не примечательный пейзаж.

      – Нет, Зиг, той картины, про которую я говорю, сегодня в экспозиции нет.

      На этих словах Макса у Харцеля вытянулось лицо.

      – Я про мой портрет работы Гросса. Сам знаешь, я давно хочу его заполучить.

      – Макс, этот твой портрет не продается, – сказал отец.

      – Я хорошо заплачу.

      – Но это последняя оставшаяся у меня работа Гросса, – принялся объяснять отец. – А я обязательно стараюсь оставить себе хотя бы по одной вещи каждого художника, с которым мне посчастливилось работать.

      – Не жадничай, покажи портрет. Анни его еще не видела.

      Отец страдальчески закатил глаза.

      – Ну если ты так настаиваешь… Карл, сходи принеси портрет герра Шмелинга работы Гросса. Он в подвале, в семнадцатой ячейке.

      Одну из стен подвала целиком занимал деревянный стеллаж с высокими узкими ячейками. В ячейке номер семнадцать оказалось несколько работ Георга Гросса: говоря, что портрет Макса Шмелинга – последняя из оставшихся, отец просто набивал ей цену. На самом деле картин Гросса – так же как Отто Дикса, Макса Бекмана, Эмиля Нольде и других экспрессионистов, которых раньше выставлял мой отец, – после наложенного нацистами на их творчество запрета никто не покупал. Подвальный стеллаж был буквально забит непроданными шедеврами этих художников.

      Изрядно покопавшись, я наконец отыскал портрет Макса. Гросс изобразил его в профиль, голым по пояс, в ярко-синих боксерских трусах и с выставленными вперед сжатыми кулаками. Голова наклонена чуть вперед, глаз почти не видно в зловещей тени надбровных дуг, толстые контрастные мазки подчеркивают рельеф мускулатуры на руках. Этот портрет был мне хорошо знаком – в свое время я даже перерисовал его себе в альбом. Каждая его черточка дышала мощью, уверенностью и угрозой. Я стер с холста толстый слой пыли и отнес его наверх.

      Вслед за Максом, Анни и моим отцом вокруг меня собрались все присутствующие в зале. Я держал в руках портрет, изображая собой живой пюпитр.

      – Да, это именно тот портрет! – воскликнул Макс.

      – Ах, Макс, какая красота! – отозвалась Анни. –

13

Вот и чудесно! (нем.)