Берлинский боксерский клуб. Роберт Шареноу

Якоб, изо всех сил стиснув зубами полотенце, глухо зарычал от боли.

      – Есть, – сказала мама.

      Она осторожно извлекла из раны округлый окровавленный камешек и бросила его в керамическую кухонную миску. Камешек громко звякнул.

      Вошедшей на кухню фрау Крессель мама вручила полотенце.

      – Приложите к ране и подержите. Я приготовлю нитки.

      Фрау Крессель прижала полотенце к ране так сильно, что из нее вниз по бедру дяди Якоба побежала тонкая струйка крови.

      – Что вы себе позволяете, фрау Крессель, мы же с вами едва знакомы, – сострил он.

      – Stillschweigen![18] – сказала она и для убедительности еще сильнее надавила на рану.

      Получив передышку, мама наконец обратила внимание на нас. От зрелища моей разукрашенной физиономии у нее полезли на лоб глаза.

      – Что с тобой?

      – С ним-то все более или менее, – сказал отец. – Ты мне лучше объясни, что здесь у вас происходит?

      Мама пропустила его вопрос мимо ушей. По-прежнему с окровавленным пинцетом в руках, она подошла ко мне и нежно погладила по лицу – там, где оно осталось невредимым.

      – Все остальное цело? – спросила она.

      – Ага. Я же просто с лестницы свалился.

      – Надеюсь, ковбой, лестнице тоже хорошенько досталось, – сквозь боль проговорил дядя Якоб. – А то, похоже, на тебя сразу несколько пролетов набросилось.

      – Кто-нибудь мне скажет наконец, что все это значит? – Отец уже явно терял терпение.

      Мама молча достала из корзинки для шитья нитку и иголку.

      – У нас было собрание, – начал Якоб. – Ничего особого, обычное собрание…

      – Постой, – прервал его отец. – Карл, живо ступай к себе.

      – Почему? Я ведь уже большой.

      – Все равно ступай, – сказал отец.

      – Зиг, ему четырнадцать, – вступился за меня дядя Якоб.

      – Помолчи! – Отец раздраженно погрозил ему пальцем. – У меня дома прошу меня слушаться.

      – Но он должен знать, что происходит…

      – Он и так достаточно всего знает. А ты и так одним своим присутствием подвергаешь нас опасности.

      – Мы все в опасности, Зиг.

      – Позволь мне самому решать…

      – Довольно, – вмешалась в перепалку мама. – Карл, марш в постель.

      – Ну мама…

      Но она меня слушать не стала.

      – Иди, – сказала она и, постаравшись не причинить боли, поцеловала меня в лоб. – День у тебя выдался непростой. Тебе нужно отдохнуть. И нам всем тоже нужно.

      Я посмотрел на дядю Якоба: может, он за меня вступится? Но дядя спорить с родителями не стал, только заговорщицки мне подмигнул:

      – Одна моя подружка проведала, что у меня есть и другие подружки – и раз! – не успел я оглянуться, а мне уже ягодицу продырявило. Готов поспорить, ковбой, с тобой случилось приблизительно то же самое, но ты стесняешься об этом мамочке рассказать.

      Я понял, что ловить нечего, и с неохотой поплелся в свою комнату.

      Все мысли –

18

Молчите уж! (нем.)