Берлинский боксерский клуб. Роберт Шареноу

и без него сделает из меня великого боксера. Разыгравшееся воображение нарисовало мне картину, как я побеждаю на ринге самого Шмелинга, бессильного перед шквалом стремительных ударов моих длинных рук. «Помнишь меня, Макс? – говорю я, возвышаясь над его распростертым телом. – Это тебе урок: слово надо держать». После этого я снимаю с поверженного противника пояс чемпиона Европы и под восторженный рев трибун поднимаю его высоко над головой. Для полноты этой восхитительной картины не хватало только Греты Хаузер – чтобы она сидела в первом ряду в тонком обтягивающем свитере и сгорала от желания крепко прижаться ко мне всеми своими соблазнительными формами.

      В конце февраля нам пришлось рассчитать фрау Крессель – платить ей жалование было нечем. Узнав, что она от нас уходит, Хильди расплакалась. Еще большим ударом это известие стало для мамы. Когда фрау Крессель пришла попрощаться, мама закрылась в ванной и до вечера не выходила. Отца в это время дома не было.

      – Я знаю, вы хорошие дети, – говорила фрау Крессель, крепко обнимая заплаканную Хильди. – Ты, Карл, уже большой, и твой долг – заботиться о матери и о сестре.

      Я согласно кивал, хотя на самом деле чувствовал себя маленьким и беззащитным. И завидовал Хильди, хотел, как она, пореветь в объятиях фрау Крессель.

      – Постарайтесь не раздражаться на маму. Ей сейчас тяжело, но она вас очень любит. Вы хорошие дети, и все у вас будет хорошо.

      Мы с Хильди молчали. И оба при этом думали: «Нет, нам будет плохо. Как мы справимся одни? Кто будет нам готовить? Кто возьмет на себя хозяйство? Если кто-то из нас порежется, кто перевяжет рану?»

      Фрау Крессель в последний раз обняла Хильди, потом обняла и трижды – в обе щеки и в лоб – поцеловала меня, подхватила свой чемоданчик и ушла. Мы с Хильди какое-то время стояли молча, словно надеясь, что фрау Крессель вернется. Но она ушла навсегда.

      Отец велел нам, когда мама закрывалась в ванной, следить, чтобы она там не уснула. Поэтому каждые десять минут кто-нибудь из нас стучался ей в дверь, пока из ванной не донесется едва слышное ja[26].

      Уходя, фрау Крессель оставила нам на плите большую тарелку картофельных кнедликов и рядом, под тем же белым полотенцем, миску густой коричневой подливки к ним. Она помнила, что именно кнедлики мы больше всего любим из всей ее баварской стряпни. Перед тем как слепить шарики из картофельного пюре и бросить из в кипящую воду, она добавляла к картошке чуточку тертого сыра – он придавал нежному пюре легкую приятную упругость. Мы с Хильди разложили кнедлики по тарелкам и молча принялись за еду. Кнедлики фрау Крессель буквально таяли во рту, но в тот вечер мы поедали их без всякого удовольствия.

      После ужина я занялся мытьем посуды, а Хильди в очередной раз пошла проверить маму. Сколько она ни стучалась, сколько ни звала, мама не отзывалась. Тогда Хильди позвала на помощь меня. Я тоже постучал в дверь и громко крикнул:

      – Мама!

      Ответа снова не последовало.

      Мы с Хильди испуганно переглянулись, и я повернул дверную ручку. От пара

26

Да (нем.).