Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого. Станислав Ефимович Кушарский

я его знал.

      − Расскажи, как всё было! Только врать не надо, не люблю.

      Я и рассказал. Сон ведь, зачем врать?

      − Место, где всё было, показать можешь?

      Да, конечно, могу! Только на машине надо ехать, далеко.

      − Едем, − говорит Яковлев.

      Приехали, там всё на месте. Полуторка развороченная взрывом, кинокамера, что мне жизнь спасла, холмик могильный.

      И дубок возле него. Вот, честно, не было же дубка! Я ведь яму лопаткой копал, по кругу шел, я бы его точно сломал!

      Ну, собственно, что удивительного, сон и есть сон. Во сне всё, что угодно, возможно.

      Велели мне раскопать могилу. Все тела осмотрели, всё записали. Поставили кол с табличкой, я сам на ней фамилии нацарапал. И дату смерти, на всех одну. А как забивал я кол в землю, заехал себе молотком по пальцам. Тут только и понял, что не сон это, а на самом деле всё. Как на ногах тогда устоял, и не знаю. Но устоял.

      Стал я снова писарем при Особом отделе. А скоро и война кончилась. Вернулся домой, целый, здоровый. Вроде какой и был всегда. С медалями. Только улыбаться я с того дня перестал. На всю жизнь перестал!

      Рассказ Юрия Данилыча. Окончание.

      Поезд меж тем доехал до Кропачёво, большой станции. Стоянка пять минут, как сказала проводница.

      − Что-то в горле у меня пересохло, − покачал головой дед. − Схожу-ка я в буфет, может у них пиво есть.

      − Так вряд ли, − пожал плечами Серега. − У нас ведь трезвость сейчас. Горбачев вот…

      − Ну, это мы увидим, − сказал дед. − Мы же русские! Суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения! Салтыков-Щедрин сказал. Читал?

      И быстро вышел.

      Серега Салтыкова-Щедрина, конечно, читал. Но такой фразы прежде не встречал. Не было её в сказках про пескаря, карася и двух генералов.

      "Да, вот бы кому сказки писать! − подумал он о своем попутчике. − Надо бы ему намекнуть, ведь такой талант пропадает!"

      Когда Юрий Данилыч принес четыре бутылки "Жигулевского", да ещё и холодного, Серега опешил.

      − Ну вы просто волшебник! − восхищенно сказал он.

      − Не люблю это слово, − дед вздохнул. − Да и какое тут волшебство! Дал три цены, и всё. Ну что, пивка-то выпьешь? Или как?

      Отказываться было уже и вовсе невежливо.

      …− Ты, наверное, думаешь, с чего ради я тут перед тобой душу раскрываю? Не знаю, правда. Только вот почему-то чувствую, что именно тебе про это всё узнать очень важно. Как будто что-то от тебя будет потом зависеть, что никто другой сделать не сможет. А ещё потому, что и не знаю, смогу ли кому другому рассказать. Потому что камушек прилетел…

      Так что слушай дальше!

      Как война кончилась, вернулся я домой, в Омск. Только дома мне плохо было. Отец с матерью ругались часто, уж и не помню из-за чего. Жениться − так это ещё и девчонку в эту свару втянуть. В общем, уехал я. В Ленинграде в Речное Училище поступил.

      Там-то, в Ленинграде, я и женился. Как закончил учиться, стал по рекам нашим ходить. Контора наша в Куйбышеве была. Всё наладилось понемногу.

      Работу свою я очень любил. Да и сейчас люблю! Реки наши