В тени больших вишневых дереьев. Михаил Леонидович Прядухин

в том, что когда Козлов снял сапог, особой, визуальной, разницы не было – нога была абсолютно черная. Вернее не вся нога, а та часть ноги, где заканчивались галифе – ступня и лодыжка. Портянка на ней почему то отсутствовала.

      – А ну снимай второй сапог, – рассматривая ногу, в приказной форме, добавил Сергей.

      Вторая нога была такая же. А когда Козлов снял галифе, обнаружилось, что подштанников, как и трусов, на нем нет, и он оказался абсолютно голым. Рассматривая его, пацаны неприязненно кривили губы: голени все в кровавых ссадинах – результат ударов сапогами по кости, в районе паха, также, зияли язвы, по котором бегали потревоженные бельевые вши.

      – А как ты спишь в роте Козлик? – удивленно спросил Пожидаев. – Как тебя пускают в палатку?

      – Да никак, – вместо Андрея ответил Героин. – Его уже давно не пускают в роту, даже на разводах его нет. Он с утра до вечера на вещевом складе уголь колет, разгружает, перебирает, а где спит, хрен его знает.

      – Козлик, где ты спишь? – заинтересовался Сергей. Андрей молчал, опустив голову.

      – Козлик где ты спишь? Ты что оглох? – повторил он. Тишина.

      – Ты что сука, терпение мое испытываешь? – не унимался обкуренный повар.

      Но Козлов продолжал молчать, он лишь прикрыл свои гениталии руками, стесняясь своей наготы, и очевидно, ожидая удара в эту область. Не понимали разведчики, вместе с поваром, что никакие побои не заставят Андрея сказать, где то место, тот островок, в котором он прячется от равнодушных офицеров, от жестоких солдат, от человеческой злобы, издевательств, глумления, садизма, боли… Конечно же, в его убежище не было белых, больших вишневых деревьев, не было шумной компании, беспричинно радующейся своей молодости и беззаботности. На его островке было одиночество, холод и голод, но нем его никто не унижал, никто не бил…

      – Ну урод! – выкрикнул Сергей, и подскочив к Козлову ударил его в тощую грудь…

      Одновременно, с глухим звуком, от удара, Андрей издал короткий стон, и тут же, накрыл свою худую грудь, двумя руками, похожими на плети. Пожидаев отступил на два шага, и замер… В момент, когда он бил Козлова, их глаза встретились, и Сергей, за это сотую доли секунды, увидел в этих больших глазах, с длинными ресницами, столько человеческой боли и страдания, что ему стало как-то не по себе. Это чувство начало бродить в его душе, обращаясь к его состраданию, которое спряталось под опьянением от гашиша, под напускной бравадой, под неписанным законом 12-го Гвардейского полка: «Бей кого не попадя, чтоб тебя уважали».

      Это был первый и последний раз, когда Сергей ударил «чмошника»[47], да и в последствии, будучи дедушкой, он, ни разу не поднял руки на чижика. Эти огромный глаза, с бездонной человеческой болью, которые безмолвно молили о пощаде так, что никакие слова не могут это выразить, будут потом, долгое время сниться Пожидаеву, вместе с караульном Анзуром и «Дребезжащим».

      – Ты что Козлик молчишь, хочешь чтоб я тебя хлопнул? – видя, как почему-то повар смутился, вмешался Игорь. –

47

Чмошник – морально и физически униженный солдат.