В тени больших вишневых дереьев. Михаил Леонидович Прядухин

хлопали, длинными ресницами, огромные глаза, их разделял классический, греческий нос. Было понятно, что если б его отмыть, и откормить, стерев с лица испуг, то он был бы красив собою. Но сейчас, Андрей Козлов, по кличке «Козленок», представлял из себя жалкое зрелище, добавляя к нему, печальный тон какого-то писка, который он издавал, когда его тянул Алехин.

      – Козленок, я тебе говорил, чтоб ты не лазил по параше или нет!? – на повышенном тоне, с раздражением, спросил его Сергей, передовая косяк Героину.

      Но Андрей молчал, и только затравлено озирался на стоящего сбоку Игоря, ожидая получить от него удар. Алехин дернулся, эмитируя удар – Козлов, пригнув голову, подставил руку, как-то весь изогнулся, скукожился, став в два раза меньше, и издал какой-то грудной, жалобный, не то стон, не то крик, который действительно был похож на блеянье козленка.

      – Да не трогай его Игорек, а то помрет еще сейчас, – сказал Сергей.

      – Да нахрен он мне нужен, руки марать. Козленок, зачем парашу жрешь? Что вкусно?

      Андрей продолжал молчать, он лишь только начал интенсивно чесать в районе пояса. Это не ушло от взора Героина, и он, отдавая дымящую сизым дымом наркотика сигарету Алехину, сказал:

      – Да у него бэтээры[44], он весь чухается.

      Игорь, стоящий рядом с Козловым, брезгливо поморщился, и отошел на метр от него спросив:

      – Козленок, а когда ты в последний раз мылся или стирался? Что-то от тебя бахчит[45] не по детски.

      В ответ было стабильное молчание, лишь только Андрей стал чаще испуганно озираться на всех, в его обреченных глазах было написано: его будут бить, по любому, это всего лишь, вопрос времени.

      – Слушайте, а давайте его помоем, заведем прям в посудомойку, и со шланга. Вода хоть и холодная, но ничего, надо же хоть раз в год мыться, – предложил Пожидаев, принимая косяк. – Козленок, а когда тебе домой? – продолжил он.

      – Через четыре месяца, – наконец-то заговорив, ответил Андрей, и его голос оказался неожиданно приятным, вовсе не соответствующий только-что услышанному «блеянью».

      – Нифига себе. Да ты дедушка? Ну вот, как раз на четыре месяца хватит, а перед дембелем, подойдешь ко мне, я тебя еще раз со шланга окачу. Давай, пойдем в посудомойку, я не шучу, – сказал Сергей, и свиснув догорающей пяткой косяка[46] добавил, – если не хочешь получить пиз…ей, то пойдем.

      Козлов развернулся, и направился в сторону посудомойки. Он шел как вол на убой, его опущенные плечи и голова, его походка, говорили о том, что всякая воля у этого человека, уже давно сломлена, всякое достоинство, раздавлено страхом быть избитым, что он движим животным инстинктом самосохранения: хоть что – лишь бы не били. За ним, подтрунивая его, последовали разведчики вместе с Пожидаевым.

      – Раздевайся, – скомандовал Героин, – только вещи свои складывай вот на тот железный стол, потом помоешь его.

      Козлов, даже ни разу не возразив, стал раздеваться. Под ветхим бушлатом, оказалась засаленная, как и штаны, гимнастерка, подворотничок отсутствовал. Естественно,

44

Бэтээры – бельевые вши.

45

Бахчит – воняет.

46

Пяткой косяка – остаток сигареты, набитой гашишем.