Зачем учить математику. Иван Александрович Гобзев

Тихонов забеспокоился, что серьёзно провинился, вроде как осквернил могилу или съел человечины. Наконец её застывший взор ожил, и она сказала ледяным тоном – так она разговаривала только с двоечниками и хамами:

      – Алексей, ты бы ещё предложил сжечь книги наших классиков, как фашист!

      – Да, Алексей! – поддакнула Света Ступакова. – Как тебе не стыдно? Вы уж извините его, Надежда Павловна!

      Признание

      Сегодня на уроке русского Тихонов читал «Одиссею» Гомера. Была там строка, которая ему особенно нравилась: «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос». То есть наступило утро, заря окрасила небо и землю. И вот Гомер, всякий раз как дело заканчивалось ночью, затем обязательно сообщал: «Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос», точь-в-точь одними и теми же словами. Эта фраза, как волна, вздымала и опускала, мчала вперёд и откатывала назад, задавая ритм чтения и вводя в транс. Он оказывался там, на далёких, затерянных островах, на бесконечных пирах ахейцев, на их кораблях в страшную бурю, в пещере циклопа Полифема и на ложе Цирцеи. Мда, дорого бы он дал, чтоб оказаться на ложе Цирцеи или Калипсо! А лучше всем вместе, втроем. Ух… От страстного холодка, пронзившего его внутренности, он зажмурился и поёжился.

      – Лёша, – позвал его Титяев. – Лёш!

      – Чего, – не оборачиваясь, бросил Тихонов, с неохотой вылезая из объятий богинь.

      – Можно тебя попросить стих для меня написать? От моего лица. Мне Наташа Громова нравится, хочу ей послать.

      – Ладно, сейчас, – важно ответил он.

      Открыл тетрадь по русскому на последней странице, взял кончик ручки в рот и задумчиво вперился вдаль – поверх доски, на которой неутомимая Надежда Павлова чертила какие-то чудные вещи. Он не любил долго мучиться над сочинением стихов и доверялся наитию, внезапному порыву и полёту мысли.

      – Есть! – вдруг сказал он и бросился писать.

      В нашей школе триста душ,

      Все хотят со мною в душ.

      Только я тобой одной

      Брежу тёмною порой.

      Я улыбчив, светел, мил

      Бороду ещё не брил.

      Гекторовна Алевтина –

      И та сохнет, как скотина.

      Даже старый наш физрук

      Со мной держится без рук,

      И физичка так проста,

      Хотя сука ещё та.

      Так что, Громова, давай

      Мы любви устроим рай.

      Пусть Стаханов отдыхает,

      Я же лучше – каждый знает!

      Напрасно ему шептали, шипели и кидали в него бумажки, он ничего не замечал, с головой погрузившись в стихи. Сейчас для него ничего не существовало – ни учителя, ни одноклассников, ни школы, ни этого мира. Он и сам стал бестелесен и бесплотен, как дух, можно сказать, его здесь не было.

      – Тихонов! Лёха! Палево! Шухер! – предостерегали его отовсюду.

      Но всё напрасно. Надежда Павловна уже некоторое время не вела урок, а стояла со странной улыбкой над Тихоновом, глядя на его взъерошенный затылок, и молча ждала, пока он завершит.