Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко. Иван Никитчук

ни одна из них меня не умиляет,

      Как та, которую священник повторяет

      Во дни печальные Великого поста;

      Всех чаще мне она приходит на уста

      И падшего крепит неведомою силой:

      Владыко дней моих!

      Дух праздности унылой,

      Любоначалия, змеи сокрытой сей,

      И празднословия не дай душе моей.

      Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешения.

      Да брат мой от меня не примет осуждения,

      И дух смирения, терпения, любви

      И целомудрия мне в сердце оживи.

      Мокрицкий читал еще и еще, сцены из «Русалки», «Дон Жуана».

      – А теперь вот это – «Пора, мой друг, пора…», – попросил Карл Павлович и смотрел, не отрываясь, на пламя.

      Давно, усталый раб, замыслил я побег

      В обитель дальнюю трудов и чистых нег, –

      читал Мокрицкий.

      – «Обитель дальнюю трудов и чистых нег», – повторил Брюллов. – Нет! Я тут ничего не напишу. Я охладел, я застыл в этом климате. У нас все делается по-чиновничьи. Пушкину – Пушкину! – царь предложил переработать «Бориса Годунова» на роман, наподобие романов Вальтера Скотта. Нет, я тут не выживу. А мне он предложил нарисовать взятие Казани – и как? Ивана Грозного с женой в русской хате на коленях перед образами, а в окне – взятие Казани. Он везде накладывает свою руку. Я имел смелость возразить. Разве можно занимать первый план картины, а самый сюжет показать черт знает где… Или нарисовать для него парад… Тысячу одинаковых сапог… А синод ищет католическую ересь в моих сюжетах. Нет, я здесь ничего не сделаю, – говорил он в отчаянии. – Пушкина, Пушкина убили! Он здесь был у меня, смеялся за три дня до смерти. Почему я не дал ему этого проклятого рисунка? Как он хотел, чтоб я нарисовал его жену. «Нарисуй мою Мадонну, – говорил он мне. – Увидевши ее – на коленях сам будешь просить, она красавица». А я отказался. Мне не нравились ее глаза. Ее нарисовал мой брат Александр.

      – И из-за нее великий Пушкин погиб, – промолвил Сошенко.

      Брюллов услышал это и криво улыбнулся.

      – Да, и из-за нее. Но еще большая вина на царе и его жандармах. Пушкин не мог свободно дышать тут, – тихо прошептал Тарас, поняв эту горькую улыбку Брюллова.

      Эти слова услышал только Сошенко и со страхом глянул на Тараса…

      Не то что за неделю, за один день в Петербурге погода сменится столько раз, что и не разберешь – осень ли, зима ли, или весна.

      Так в последнее время и настроение у Тараса. В окружении Сошенко и его друзей, в мастерской Брюллова он наконец-то почувствовал себя молодым, полным сил и надежд, с жаждой к знаниям, к творчеству. Он прислушивался к каждому замечанию Карла Павловича и пытался в меру своих условий выполнять все, что тот советовал. Он слышал, как Карл Павлович всегда советовал своим ученикам как можно больше рисовать с натуры. Изучать тело человека.

      – Рисуйте антику в античной галерее, – говорил он, – это необходимо в искусстве, как соль в пище. В натурном классе старайтесь отобразить живое