Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко. Иван Никитчук

Браво!

      – Брависсимо!

      Весь театр словно сошел с ума. Особенно молодежь. Особенно верхние ярусы и раек. Там уже публика не сдерживала себя так, как пышно одетые пани, которые сидели в партере и ложах бельэтажа.

      От действия к действию это всеобщее увлечение новой оперой все возрастало. Последнее время господствовала мода на итальянскую музыку. Петербург заболел настоящей италоманией. А тут со сцены звучали родные российские напевы. Все актеры – и солисты, и хористы – не только пели, а играли, как никогда.

      В ложе, что с большими трудностями сумел достать удачливый в таком деле Аполлон Мокрицкий, собрались молодые художники со своим любимым Карлом Великим во главе.

      – Я же говорил, что надо обязательно пойти! – голосом победителя говорил Аполлон.

      – Вы правы, Аполлон Бельведерский, – засмеялся Карл Павлович. – Я в самом деле был убежден, что Глинка способен только на романсы, и я очень рад за него, за его успех.

      – Смотрите, смотрите, Карл Павлович, Пушкин! – чуть ли не схватился со своего места Аполлон.

      – Где он? Вот кого люблю и уважаю всем сердцем!

      – В партере, в одиннадцатом ряду, возле прохода, в кресле! Видите, как аплодирует!

      – Между прочим, Карл Павлович, – вставил Сошенко, – хотя я в таком же восторге от этой чудесной музыки и всего спектакля, хочу обратить ваше внимание на новые плафоны. Почти все рисунки сделал мой протеже Тарас под руководством архитектора театра Кавоса. Именно тот Тарас, рисунки которого я вам показывал.

      Лицо Брюллова мгновенно сменилось с беззаботно веселого на серьезное и внимательное.

      – Я думал о нем все время, – сказал он. – Его нельзя бросать на произвол. Это талант. Его рисунок «Эдип в Афинах», который вы приносили, меня просто удивил. Не часто случается, чтоб молодой художник мог так сосредоточиться, быть таким простым и лаконичным в решении композиции, ему надо рисовать и рисовать.

      – Но я говорил вам, Карл Павлович, – ответил грустно Сошенко, – все разбивается перед ужасной действительностью – он крепостной, хотя с таким не крепостным лицом, как вы сказали, когда увидели его у меня.

      – Он должен быть свободным! – вспыхнул Карл Великий. – Я сам возьмусь за это дело. Буду говорить с его паном. Неужели он не поймет, что этот парень – талант, талант, каких мало. Вы, Сошенко, разузнайте о его хозяине, а пока вы и Мокрицкий, и Петровский, и Михайлов – все помогайте этому парню, учите его.

      – Конечно! Сошенко уже познакомил его с нами, – радуясь порыву любимого учителя, радостно проговорил Мокрицкий. – Если бы вы знали, какая это интересная, искренняя натура!

      Брюллов улыбнулся, и Мокрицкий понял, что Брюллову достаточно было увидеть рисунок парня, чтобы увидеть намного больше, чем все другие.

      – Вы после театра домой, друзья? – спросил Карл Павлович. – Я еду на ужин к Виельгорскому. Там я поговорю о вашем Тарасе и с графом Михаилом и с Жуковским…

      – Какой я счастливый, что сам Великий Карл заинтересовался Тарасом, –