Страшный суд над богом и дьяволом. Владимир Владимирович Васильев

сейчас кто? – переспросил Монтеков.

      – Призонов, конечно!

      – О, да. Очень ослабевший мужчина. А если сил наберется?

      – Надо же за что-то умереть, – севшим голосом сказал Максим. – Из двух лжецов я выберу наиболее правдивого!

      – А жить ты не хочешь, ибо жизни без свободы нет. Максик, тебе просто нравится бороться, и ты боишься одиночества. Я не люблю борьбу и обожаю одиночество. И из-за этого записывать меня во враги родины нелепо.

      – Вне родины, вне времени, вне людей, – хмыкнул Максим. – Так не бывает.

      – Так трудно, но легко. И возможно.

      – Товарищи, кто в Лувр не обилеченый? – визгливо вскрикнула дама, окруженная группой русских.

      – Я! – пулей подскочил в кресле Максим. – Я не обилеченый!

      Облив Романа и Рене презрением и пивом, он устремился к коллективу.

      – Что он хотел? – спросил Рене, вытирая рубашку.

      – Поесть и покритиковать, – Монтеков закусил коньячок козьим сыром и достиг седьмой степени самосозерцания по капитану Шотоверу. – И у него все получилось.

      – Как-то суетливо, – недовольно сказал Рене.

      – Не суетятся лишь те, кто салом заплыл, – с гротескным пафосом сказал Роман.

      – Так ты же худой, – не понял Рене.

      – Я мудрый, – объяснил Монтеков.

      – А-а, – вновь не понял Рене.

      Роман мог бы рассказать Рене о том, как пятнадцатилетним подростком он героически вытащил коляску с младенцем из пожара. Полупьяная мать младенца заснула с сигаретой в выщербленных зубах и очнулась уже в полыхающей квартире. Прихватив самое дорогое – бутылку домашнего самогона, мамаша сделала ноги. Проходивший мимо Роман, услышав младенческий плач, рискнул своей молодой жизнью и совершил благородный поступок. Мать буркнула благодарность и переложила бутылку в левую руку, прихватив младенца правой. Спустя двадцать лет пути спасенного младенца и Романа вновь пересеклись, но уже в темной подворотне. Роман отделался сломанной рукой, пальто и кошельком. За бутылку он узнал адрес вора у местных шпанят. Придя по адресу двадцатилетнего младенца, Монтеков увидел там все ту же мамашу, прихлебывавшую и икающую. Сын, будучи сошкой мелкой, но отмороженной, уже сидел за изнасилование несовершеннолетней. Роман понял, что если бы не его благородная глупость, рука, пальто и девичья честь были бы целы. Он вздохнул, угостил матушку бандита сигаретой, и покинул будущее пепелище.

      Также Монтеков мог бы рассказать Рене о своей недолгой семейной жизни. О том, как двадцатипятилетний Роман выбрал наименее примитивную и наиболее красивую из всех имеющихся у него на тот момент девушек и сбежал от холостяцких проблем в проблемы семейные. Любовь к Роману, Пастернаку и филологии плавно сменилась страстью к семейному бюджету, продуктам и дамским ток-шоу. Монтеков был «должен» и «обязан» (два слова, которые Роман на дух не переносил) – содержать семью в лице жены и ее матери, ездить за продуктами и выносить мусор, прекратить выпивать, завести полезных друзей, сменить работу, квартиру и характер. Любые попытки завести