Кина не будет. Александр Каневский

оторвался от своих медикаментов и свободно перевёл:

      – «Раненых в плен не брать… Расстреливать на месте…»

      – Ласточка… Ласточка… Я – Голубь…

      – Вир марширен гут, – неожиданно произнес Метелёв. Бродов удивлённо посмотрел на него.

      – Это всё, что я со школы помню. А у тебя талант. Шёл бы по этой линии. Профессором тебе всё равно не быть.

      – Это почему?

      – Солидности не хватает.

      У рации вдруг встрепенулся связист.

      – Ласточка!.. Ласточка!.. Я – Голубь! Слышу вас хорошо! Как слышите? Приём. – Метелёв и Бродов бросились к рации. Далёкий голос Нины звучал в наушниках:

      – Голубь!.. Голубь!.. Я – Ласточка. Слышу хорошо. Цель вижу ясно. Для вас ориентир три, вправо двадцать, дальше…

      Вдруг что-то щёлкнуло, заскрипело, и голос умолк. Связист лихорадочно завозился у рации.

      – Ласточка!.. Ласточка!.. – Ответа не было.

      Бродов рванулся к брустверу.

      – Куда?! – преградил ему дорогу Метелёв.

      – Но там Нина, Бандура!.. Что-то случилось!

      – Тебе там нечего делать… Ты – врач!

      – Я – врач, и я должен быть там.

      – Назад! – преградил ему дорогу Константин. – Пойдёшь под суд!

      – Потом! А сейчас я пойду туда!

      – Назад! – рука Метелёва рванулась к кобуре.

      Бродов шагнул к другу, положил ему руку на плечо и тихо, но твёрдо произнёс:

      – Убьёшь – мёртвым пойду!

      Его не остановить. И Константин понял это.

      – Ты же не знаешь рации!

      – Но этим-то я смогу пользоваться! – Василий вытащил у Метелёва из кармана ракетницу, подбросил её на руке и вдруг озорно произнёс:

      – Эх, и бабахну! Как на Красной площади! – и перевалился через бруствер.

      – Эх, Васька, Васька, не быть тебе профессором! – с невольной улыбкой произнёс ему вслед Метелев.

      – Профессор на заседании. Увидеться с ним невозможно.

      – На фронте профессор делал невозможное. Авось и сейчас удастся.

      – Ну что ж… Идите!.. Конференц-зал на втором этаже.

      Метелёв поднимается по широкой лестнице института, проходит по просторному коридору, со стен которого свысока смотрят на него величайшие лекари всех времен.

      Константин у входа в конференц-зал. Оттуда звучит отрывистая немецкая речь, так похожая на ту, в окопе. Взгляд Метелёва скользит по лицам солидных учёных, восседающих в президиуме, и останавливается на постаревшем, вернее, повзрослевшем лице Бродова. Василий сидит рядом с немецким учёным. Тот во время доклада часто обращается к нему: ведь русский врач прекрасно понимает без переводчика.

      Почувствовав на себе взгляд Метелёва, Бродов беспокойно оглянулся и застыл поражённый.

      – Здравствуй, Василий, – глазами говорит ему Метелёв.

      – Здравствуй, Константин, – так же молча отвечает Бродов. На лице его радостное изумление. Он рванулся к другу, но Метелёв жестом останавливает его:

      – Нет, нет, сиди!.. Я ведь к тебе надолго.

      Отдалился голос немецкого учёного, затих шёпот переводчиков. Слышен только бессловесный, задушевный