Не к ночи будь помянута. Надежда Валентиновна Гусева

налево – сырая дорожка, уходящая в парк.

      Под ногами мелькает яркое. Тёмно-жёлтая бабочка, с чёрными прожилками на резных крыльях. Она садится на травинку, прогнув её, и я удивляюсь – разве бабочки имеют вес?

      Я жадно втягиваю в себя свежий воздух, пропитанный сиренью и туманом. Поднимаю глаза к небу – того странного цвета, который можно назвать только ярко-серым. Как хорошо.

       Сейчас. Сейчас я тебя увижу.

      Я прикасаюсь к ветке рукой, отгибая её, и капельки воды, щекоча, затекают в рукав.

      Ты здесь.

      Он стоит возле глубокой лужицы, пристально вглядывается в мутную воду, потом достаёт из кармана шишку, бросает её и долго наблюдает, как расходятся круги. Потом достаёт вторую шишку. Потом ещё одну. Сколько же их у него?

      Я терпеливо жду, не отводя глаз ни на секунду. От долгого сидения на корточках затекают ноги. Ветка сирени скрывает меня.

      Я прячусь. Я знаю правила, я не могу выйти раньше времени, прости, я нечего не решаю.

      Увлечённый своей игрой, он забывает, что меня нет рядом. Плюх – ещё одна шишка окунается в воду. Я сижу, не шевелясь. Ищи меня, пожалуйста, ищи. Ищи, пока не вышло наше время.

      Сейчас.

      Он поднимает голову, оглядывается кругом, и беззаботное выражение моментально сменяется горем. Он не видит меня. Не зовёт, не кричит, а просто скорбно закрывает личико ладошками. Вздрагивают маленькие плечи.

      Дура, какая же я дура! Как я могла, снова и снова?

      Я так резко вскакиваю на ноги, что не удерживаюсь, теряю равновесие, ударяюсь коленкой о паребрик, но тут же быстро поднимаюсь и кидаюсь навстречу.

      И тут же. Вот оно. Ради чего – жить. Мой тёплый, мой маленький. Со мной. От светлых кудряшек пахнет детским мылом, от щёчки – молоком, от воротника рубашки – глаженой фланелью. И я ловлю ручки, чтоб согреть их в своих ладонях, и целую волосы, ушко, щёчку, и обнимаю, и прижимаю к себе живой комочек, самый хороший, самый хороший…

      – Петя, Петечка, милый мой, я больше не уйду…   Мой человечек, солнышко. Всегда будем рядом, правда?

      – Сегда – сегда?

      – Всегда – всегда.

      Сначала я не понимаю, что он делает, а когда до меня доходит, я замираю от волнительных мурашек, от нахлынувшей нежности.  Он гладит мою коленку в порвавшемся чулке и осторожно дует на ссадину.

      Муравьи. Нет. Нет. Не надо, пожалуйста. Сейчас всё исчезнет и не будет сырой сирени и глянцевых дорожек. Не будет тебя! Я хочу ещё! Ещё немного, это всё, что есть… бороться, ухватиться…

      Но за столом уже сидит Йозеф. Он рассматривает фужер с отбитым краем, искоса поглядывает на меня, и   глаза его похожи на блёклое бутылочное стекло. Опять пришёл. Прочь. Ты – никто. Тебя нет!

      Муравьи. Всё выше и выше. Я устала. Я ничего не могу поделать.

      Простите меня, простите. Если уж всё решено, пусть я увижу, хоть на миг…  Мама, пожалуйста,… пожалей меня… покажись….

      Но я одна. Я ползу по холодному болоту чужой разорённой земли. Корни и ветки цепляются за одежду, царапают грязную кожу рук и лица. Я хочу остановиться и отдохнуть. Я хочу этого больше всего на свете. Но нельзя.

      Потому