Кровь на бумагах. Наперегонки. Михаил Дунаев

морщины, после чего он спокойно, глядя куда-то на землю, сказал:

      – Авиаразведку в воздух. Если Максименко пойдет на помощь, мы должны связывать их боем как можно дольше. Не дай Бог они вырвутся, – после чего он глянул уже в глаза лейтенанту: – Телеграмму во вторую моторизованную – остановитесь и приготовьтесь к обороне.

      – Р-разрешите исполнять, господин генерал?

      – Стойте. Мой начштаба полковник Штрахвиц уже вернулся?

      – Да, уже здесь. Сидит и к-курит на подножке вашего «Хорьха»

      – Сюда его, срочно!

      «Уж я ему устрою. Болван! У нас и без него полно дел. Он думает, что самый опытный и незаменимый. И приказано было – доложиться по прибытии»

      Со спины подошел красный, мокрый от пота Штрахвиц. Рихтер, заслышавший звук шагов, развернулся.

      – А, вернулись, наконец. Авантюрист… Хвалу Богу воздайте что живы. Объясните, за каким чертом вы помчались на передовую? Снова по пальбе соскучились? Пороху нюхнуть захотели? По-вашему я вас в штаб зря определил, так?

      – Никак нет, господин Рихтер. Обстановка требовала немедленного вмешательства.

      – Отставить! Нет таких обстановок, которых нельзя разрешить по радио.

      Штрахвиц не смог сдержать нервного смеха, однако сквозь улыбку, больше похожую на оскал выдавил: – Как давно ты был на фронте, Макс?

      Терпение Рихтера казалось безграничным, однако для приличия всё ж стоило гаркнуть: – Субординацию соблюдай, полковник! В 45-ом под Арденнами меня чуть не взяли в плен из-за того, что был на передовой. На нас вырвался отряд Ходжеса…

      Штрахвиц помнил, как Макс был на фронте, под Арденнами. Видел своими глазами, в разведке. Помнил перестук смертных жетонов после той вылазки…

      После чего Макс перешел на назидательную интонацию: – Запомните, Иоганн, полководец должен быть вдали. Нельзя предаваться эмоции. Нельзя лезть в горячую схватку. Ты должен сохранить ум, чистый как стекло полевого бинокля – и обнаружил, после своего монолога, что реакция оказалась иной.

      Штрахвиц ответил:

      – А ты верно не понимшь, что было там. Не помнишь меня рядом. Как искал фуражку в снегу, которую сбили выстрелом. Как испачкал сиденье машины кровью своего адъютанта, кстати! Зиг хайль, господин генерал! – он щёлкнул каблуками и развернулся.

      Невозможно понять, что сильнее задело Рихтера – нацистское приветствие или нотации какого-то полковника, однако же, он стоял в ярости, призывая последние душевные силы на помощь кончившемуся терпению. В конце концов, он просто перешел на крик, глаза его были выпучены:

      – Стоять смир-рно! Неслыханная наглость! Да раньше за такие оскорбления на дуэли шкуры дырявили! – Голос оказался безнадежно сорван, он прокашлялся, после чего говорил с пугающим, ледяным спокойствием и злорадством: – Ну, ничего, ты у меня за это поплатишься… Я перевожу вас в запас как негодного к исполнению обязанностей. Посиди-ка теперь за спинами военной полиции, – После чего приказал Курту, что вышел невольным свидетелем этой сцены: – Караульных ко мне!

      Спустя